– Что нам теперь делать? Идти дальше или повернуть назад? Лично я за то, чтобы идти дальше, но не надо ли предупредить людей по ту сторону границы?

Шишковатый покачал головой.

– Не знаю, аббат. Все зависит от того, что сейчас на уме у Нечисти. А этого тебе, наверное, никто не скажет. Кто может так хорошо знать Нечисть?

– Иоланда, – сказал Харкорт. – Она знает эти места лучше нас всех.

Все посмотрели на Иоланду. Она отрицательно мотнула головой.

– Не мне решать, – сказала она. – Я здесь всего лишь для того, чтобы помогать, чем могу.

– Но у тебя должно быть какое-то собственное мнение, – сказал аббат. – И ты вполне можешь его высказать. Мы все в одинаковом положении, и ты тоже.

– Мы прошли полпути, – сказала она. – Может, немного больше. Нечисть всегда опасна. Сейчас, возможно, опаснее, чем обычно, из-за этой битвы, но она опасна всегда. Каждый шаг, который был здесь нами сделан, грозил нам гибелью.

– Наша первая задача – разыскать храм, – сказал Шишковатый, – и переговорить со священником, о котором мы слышали от дяди Чарлза. Мы не знаем, где этот храм. Знаем, что к западу отсюда, но где? Чтобы его найти, нам, возможно, придется немало бродить наугад. Это увеличит риск. Если бы мы точно знали, где он, мы могли бы быстро туда добраться.

– Тихо! – прервала его Иоланда. – Тихо! Я что-то слышу.

Они замолчали и вслушались. Сначала ничего не было слышно, потом до них донесся стон.

– Это вон там, – сказал аббат. – Кто-то лежит в агонии. Может быть, один из тех, кто остался в живых после битвы.

Аббат быстро сделал несколько шагов вперед и остановился перед зарослью кустарников.

– Это здесь, – сказал он. – Кто бы это ни был, он здесь, в кустах.

Харкорт бросился к нему, схватил его за плечо и оттащил назад.

– Осторожнее, – предупредил Шишковатый. – Прежде чем подходить, сначала выясните, кто это.

Харкорт нагнулся и стал всматриваться в гущу кустов. Он увидел, что там сверкнули чьи-то глаза. Над глазами нависали всклокоченные брови. Густые черные волосы с запутавшимися в них репьями и сучками свисали по обе стороны худого и злобного лица, похожего на человеческое, с крючковатым носом и оскаленным ртом, где торчали огромные клыки.

Харкорт сделал шаг назад.

– Это гарпия, – сказал он. – Я знаю, это гарпия.

– Но она ранена, – сказал аббат. – Вон торчит стрела. Она страдает.

– И пусть страдает, – сказал Шишковатый. – Она приползла сюда умирать, так дайте ей умереть.

Аббат нагнулся и заглянул в кусты.

– Это не по-христиански, Шишковатый, – сказал он укоризненно. – В тяжелую минуту мы оказываем помощь даже смертельному врагу.

– Ну, окажи ей помощь, – сказал Шишковатый, – и она уж постарается тебя прикончить, пока ты будешь этим занят. Отойди-ка подальше. Бога ради, отойди подальше.

Аббат не шевельнулся, и Харкорт, снова подойдя к нему, протянул руку, чтобы оттащить его назад. Но он еще не успел до него дотянуться, как гарпия выскочила из кустов и кинулась на аббата. Сбив его с ног, она распростерлась на нем, терзая его ноги костистыми лапами, а клыкастой пастью подбираясь к его горлу.

Харкорт выхватил меч, но еще раньше, чем он сделал выпад, на гарпию бросилась Иоланда, высоко подняв свой кинжал. Кинжал опустился, снова поднялся и вновь опустился, из-под него брызнула кровь. Гарпия обмякла и свалилась с лежавшего на земле аббата. Иоланда, стоя на коленях, продолжала наносить удары.

Харкорт осторожно оттащил ее и помог подняться на ноги. Аббат сел, и Харкорт опустился рядом с ним на колени. Сутана аббата была в крови.

– Ох, мои ноги! – задыхаясь, простонал аббат. – Они горят огнем там, где вонзились ее когти. И еще она укусила меня в плечо.

Шишковатый склонился над аббатом.

– Давай-ка посмотрим, что там у тебя, – сказал он.

– Она впилась бы мне прямо в глотку, если бы я ее не оттолкнул, – продолжал аббат. – Если бы она впилась мне в глотку…

– Знаем, знаем, – перебил его Харкорт. – Только ведь она до глотки не достала. Покажи, что она тебе сделала.

Он принялся развязывать на аббате пояс.

– У меня есть мазь, – сказал Шишковатый, – чтобы лечить раны. От нее будет сильно жечь, но тебе придется потерпеть. Гарпии питаются падалью, и ее пасть могла быть ядовита.

Он отошел и вернулся с баночкой мази, которую достал из своего мешка.

– Теперь перестань голосить, – строго сказал он аббату. – Мы будем тебя лечить, а ты своими воплями нам мешаешь.

Сняв с аббата сутану, они увидели, что его ноги изодраны в кровь, а на плече из глубокого укуса сочится кровь.

– Держите его, – сказал Шишковатый. – Эта мазь жжется, как адское пламя. Держите его как можно крепче. Я должен как следует ее втереть.

Аббат вопил, визжал и бился, но Харкорт с помощью Иоланды держал его, пока Шишковатый втирал свою мазь. Когда аббата наконец отпустили, он сел, скривившись от боли.

– Могли бы быть со мной поласковее, – пожаловался он. – С людьми в моем сане нельзя обращаться так грубо. А ты, – он повернулся к Шишковатому, – мог бы не так стараться, никакой необходимости в этом не было.

– Я хотел покончить с этим побыстрее, – сказал Шишковатый, – Но мазь надо втирать как следует, иначе от нее не будет никакой пользы.

Харкорт натянул на аббата сутану и принялся снова завязывать пояс. Аббат оттолкнул его руку.

– Я прекрасно могу сделать это и сам, – сказал он.

– Сварливый у нас больной, – заметил Шишковатый. – Никакой благодарности за все, что мы для него сделали.

Иоланда подобрала кинжал, который уронила на землю, и вытерла его сначала о траву, а потом о свой плащ, уже давно не белый, а заляпанный грязью и весь в жирных пятнах. Теперь, когда к этому прибавилась еще и кровь с кинжала, он стал выглядеть особенно живописно. Подойдя к мертвой гарпии, Иоланда ногой перевернула ее на спину. Из тела гарпии торчал обломок стрелы.

– Ничего этого не случилось бы, – сказал Шишковатый, – если бы мы оставили ее в покое. Она бы все равно издохла. И нечего было ее трогать. Когда видишь змею с перебитым хребтом, не надо пытаться ее вылечить. Я ведь тебя предупреждал, – повернулся он к аббату. – Говорил, чтобы ты отошел подальше. Но ты со своей мудреной христианской этикой…

– С самого начала, как только мы отправились в путь, ты позволяешь себе отпускать ехидные замечания по поводу моих христианских чувств, – огрызнулся аббат. – Вот что я тебе скажу – что бы ты ни думал о моей христианской этике, она куда лучше любой другой. И той, которой придерживаешься ты, в том числе.

– Я никакой этики не признаю, – ответил Шишковатый. – С точки зрения любой религии я совершеннейший безбожник, ведь я вообще ни во что не верю. Я только не могу понять, почему так изменились твои взгляды. В первый же день ты со своей огромной булавой набросился как бешеный на тот лесной бугор и сровнял его с землей, даже не зная, что это такое. А теперь, очертя голову и невзирая ни на какие предупреждения, кидаешься на помощь заклятому врагу, и, больше того…

– Прекрати немедленно, – сказал ему Харкорт повелительным тоном. – Ты уже который день пристаешь к аббату. И без всякого повода, а просто чтобы его позлить. Не понимаю, что за удовольствие это тебе доставляет, но, ради бога, прекрати.

– Все дело в том, что при этом он ничего такого в виду не имеет, – сказал аббат. – Говорит, что не признает никакой этики, но это вовсе не так, хотя его этика временами выглядит довольно забавно. Хвастает, будто он безбожник, но он никакой не безбожник, и, больше того…

– И ты тоже замолчи, – перебил его Харкорт. – Замолчите оба.

– Ну хорошо, – сказала Иоланда, – теперь, когда все помирились, что мы будем делать дальше?

– Пойдем вперед, – ответил Шишковатый. – Здесь оставаться опасно. Как только слухи разнесутся по округе, здесь отбоя не будет от любопытных, которые захотят поглазеть на поле боя. И от мародеров тоже, скорее всего. Там много чего можно подобрать.

– Сдается мне, – проворчал аббат, – что с той самой минуты, как Жан перевез нас через реку, мы все время спасаемся бегством. То кто-то за нами гонится, то нам кажется, что кто-то за нами гонится.