Кровать, на которой я спал, стояла напротив входных дверей нашей палаты и поэтому проверка заправленных постелей начиналась ежедневно с моей койки. В тот день, как всегда после зарядки я старательно застелил матрац одеялом, обернул край простыней, поправил подушку и спокойно пошёл умываться. Тем временем дежурный вожатый произвёл проверку. Когда я, вытираясь на ходу, пришёл в палату, то сразу заметил, что одеяло на моей постели завёрнуто к подушке, что означало неправильную заправку. «Так старался, а придётся всё сначала», — подумал и застелил по-новому. В строй, понятно, немного не успел и в столовую побежал один.

На аллее меня остановила старшая вожатая Галя.

— Из какого отряда? Почему без строя? Как фамилия? — посыпались её вопросы.

— Из первого. Перестилал постель. Диброва. — лаконично ответил я.

Галя сердито посмотрела на меня строгим взглядом и разрешила идти на завтрак, предупредив, чтобы подобного больше не случалось.

За завтраком кто-то, озорничая, стрельнул косточкой черешни мне в глаз, виновника я не узнал.

«Ну и день начался сегодня» — с некоторым огорчением подумал я. Потом вспомнил, что сегодня день занятия фотокружка, нужно идти на ДТС. Разыскал Юру Зубова. На занятии внимательно выслушали советы и наставления руководителя, получили фотоаппарат, запас пластинок и отправились к Медведь-горе на произведение фотосъемки. Шли медленно по берегу, уточняя план действий. Море будто дышало: спокойные волны медленно накатывались на шуршащую гальку, обдавая ребят солёными брызгами. У берега, на большущих камнях сидели загорелые рыбаки с удочками, увлечённые своей работой.

— Это и будет наш первый фотообъект! — радостно решил вслух Юра и щелкнул затвором.

Подошли к выходящему в море небольшому ущелью, по дну которого весело журчал неутомимый ручей. Теперь я сфотографировал друга на фоне ущелья, заставив его рассматривать камень.

— Нужно создать непринуждённую обстановку, чтобы всё выглядело совершенно естественно, а не просто позировать перед объективом! — продублировал я слова руководителя кружка.

Пошли дальше, приближаясь к Медведь-горе. Начали подниматься по склону, который был достаточно пологим, а потом крутизна увеличилась, продвигаться стало тяжело. Мы сопели, как ишаки, пот градом струился по лицу.

— Достаточно! — прохрипел я. — Отдохнём!

Присели, немного отдышались. Юра заметил немного выше по склону небольшую площадку.

— Давай взберёмся туда и сделаем несколько панорамных снимков! — предложил он.

— Дело! Чур, я первый! — и я начал карабкаться по склону вверх. С трудом залез на площадку, крикнул Юре:

— Сфотографируй меня снизу!

— Готово! — вскоре крикнул он.

Потом мы поменялись местами: я спустился вниз, хотя это было намного труднее, ноги постоянно срывались с опоры, а Юра полез на площадку, цепляясь за кусты и выступающие камни.

Вот он, наконец, наверху, я навёл объектив, щелкнул затвором и отвёл взгляд на море. Вдруг, что-то прошумело мимо, и я заметил сползающего по склону Юру. Он не в состоянии был остановить катастрофическое положение, а я не поспевал к нему на помощь. Он молча, довольно быстро сползал вниз, вскоре его не стало видно, только внизу он вскричал и снова утих.

Я поспешил вниз. «Что с ним? Неужели расшибся?» — беспокоила меня мысль. Юра лежал возле куста и тихонько стонал, руки были исцарапаны, одежда сильно измята и испачкана, на коленке виднелась глубокая ссадина. Мне он в тот миг напомнил героя поэмы «Мцыри» после поединка с барсом.

— Ну, как ты, Юра? — наклонился я к нему.

— Понимаешь, камешек из-под ноги сорвался — меня и потянуло вниз. Если бы не этот куст — искал бы ты меня в море, — морщился он от боли.

Я помог ему подняться:

— Пошли потихоньку!

Но друг не мог идти, болела разбитая нога. Он похромал немного, потом сел на камень:

— Дальше не могу!

— Давай я тебя осторожно понесу!

— Ну что ты, я ведь большой, — скромничал он.

— Ничего, я сдавал нормы комплекса ГТО и ГСО, знаю, как таких потерпевших переносить на себе! Давай!

Юра недоверчиво смотрел на меня, но я настойчиво отдал ему фотоаппарат, осторожно взвалил его на плечи и медленно пошёл берегом. Несколько раз приходилось отдыхать. Юра повеселел, начал даже напевать какую-то мелодию.

На технической станции сдали свой материал, Юре сделали перевязку, и он самостоятельно ковылял рядом, наотрез отказавшись от «дешёвого транспорта». Шли дорожкой сада. За низкой изгородью на рядах груш виднелись дозревающие увесистые плоды, зеленели гроздья винограда.

— Юра, ты пробовал виноград?

— Пробовал ещё маленьким, отец привозил.

— А я свежего никогда ещё не ел, — признался я товарищу.

— Большая забота! Пойди и попробуй! Никого же не видно.

— Да ну, нехорошо как-то…

Хотя на самом деле я был не против попробовать эту диковинку, которая вот рядом хвасталась своими витаминами, выставив грона. Все запреты отступили на задний план, я не смог удержаться от соблазна, быстро перемахнул через изгородь, подбежал к кусту и сорвал небольшую гронку и возвратился назад.

Оторвал половину Юре:

— Пробуй!

Оба громко чавкали сочные, ещё зелёные ягоды, кривляясь, как среда на пятницу.

— Даже Москву видно! — шутил Юра.

Возвратились в отряд как раз вовремя: сигналист проиграл на обед, после которого начинался мёртвый час или абсолют, — то есть обязательный сон для всех. После утомительного похода я быстро уснул. Когда после подъёма пошли на полдник меня позвали к старшей пионервожатой. Я не мог догадаться, зачем я ей понадобился. В кабинете посторонних не было. Галя сидела за столом и что-то писала.

— Подойди поближе! Вот нам довелось увидеться вторично сегодня!

Я вопросительно передёрнул плечами.

— Рассказывай, что сегодня делал после завтрака.

— Ходил на детскую техническую станцию.

— С кем?

— С Юрой Зубовым.

— А потом?

— Ходили с ним к Аю-Дагу на фотосъёмку.

— Дальше!

— Потом он неосторожно спустился по склону и ушиб ногу.

— Сильно?

— Да, он не мог сам идти.

— Ну, и как?

— Помогал ему.

Галя внимательно посмотрела, будто открыла что-то новое.

— Ну, а дальше?

— Пришли в отряд, пошли на обед, легли спать.

— Обожди, обожди. А перед обедом?

— Так я же сказал, — недоумевал я.

— Уточни, что делал перед обедом?

Я задумался, склонил голову. «Так, ясно. Кто же это разболтал об винограде? Неужели кто-нибудь видел? А если — Юра?» — вдруг пришла мысль. — «Наверное, он!» — констатировал с изумлением.

— Вспомнил…

— Что именно?

— Я без разрешения вырвал гронку винограда.

— Где?

— Да вы же всё знаете, — в саду.

— Как же ты туда попал?

— Перелез через изгородь, — ещё ниже опустил я голову.

— Ну, а потом?

— Ну, потом мы его с Юрой съели… Я ещё никогда в жизни его не пробовал, — оправдывался я.

— А если бы каждый пионер вырвал по гронке? Что было бы?

Я стоял, низко опустив голову, меня жёг стыд, поднималась обида на себя, на Юру.

— Тогда бы ничего в саду не осталось! — продолжала Галя. — ты откуда прибыл в «Артек»? — поинтересовалась вожатая.

— С Полтавщины.

— Как учился?

— Отличник…

— Вот видишь! А поведение?

— Было как будто хорошим, был членом учкома, старостой класса.

— Ну, вот видишь, а здесь ты — первый нарушитель.

— Почему же первый? Я осознаю, что сделал неправильно, но я никогда не буду самовольничать. «А Юра мне больше не друг» — подумал про себя.

— Твой поступок заслуживает того, чтобы о нём сообщить родителям! — прозвучало, как приговор.