Несмотря на всю безысходность ситуации — ему грозила кара за убийство, отягощенное порчей корабельною общества и нанесением побоев, — Блейд был доволен. Душа его снова обрела цельность, удар Храпуна, который вышиб из его головы все лишнее, он рассматривал теперь как божественною ласку руки Провидения. Жаль, конечно, что ему вчера попалась та фляжка… он мог бы просто отдубасить боцмана, но не доводить дело до смертоубийства.

Вздохнув, он покаянно пробормотал: «Non est culpa vini, sed culpa bibentis», и сам для себя перевел на английский: «Виновато не вино, виноват пьющий» Затем Блейд ухмыльнулся. Что-то, однако, задержалось в мозгах — и, по странному совпадению, это была латынь. С латыни началось когда-то его знакомство с прекрасным полом. Мод Синглер, первая его женщина, преподавала в Кембридже латинскую поэзию. Знакомство их началось в прохладной, обшитой темным дубом аудитории, а закончилось в постели. На миг Мод возникла перед его мысленным взором — стройная, рыжеволосая, с молочно-белой кожей и сапфировыми глазами. Боже, как давно это было! Лучше не вспоминать! Сейчас ей уже… Нет, он не хотел думать, что Мод скоро разменяет пятый десяток, он представлял ее только такой, какой она была в том далеком пятьдесят третьем, когда юный темноволосый студент впервые перешагнул порог ее класса.

За дверью кто-то зашебуршился, потом внизу открылась узкая щель и в нее просунули миску с кашей и кружку клана. Блейд поел, напился. Видно, его не собирались морить голодом.

Он был намерен либо вновь погрузиться в приятные воспоминания, либо вздремнуть, ибо обдумывать план дальнейших действий представлялось еще преждевременным — он, собственно, не знал, что ему инкриминируют. Возможно, вздернут на рее, как обещала Грудастая, возможно, наградят — если Храпун перебежал дорожку кому-то из начальства. Впрочем, второе предположение казалось Блейду весьма зыбким. Он смежил веки и уже уронил голову на грудь, когда в дверь грохнули кулаком

— Эй, хрыльник, ты живой?

Это был голос Башки, боцмана команды гарпунеров, который отличался черепом огромных размеров, крепкими кулаками и редкостной рассудительностью.

Блейд отозвался.

— Рыжий хочет на тебя позиркать, — сообщил Башка. — Сам пойдешь, или приволочь сеть?

Блейд ценил, что с ним обошлись по-человечески — даже не связали; посему он сообщил боцману, что доберется до Хозяина на своих двоих и не будет оказывать сопротивления. Боцман хмыкнул, но дверь отворил. За ним стояли наготове восемь матросов с сетью и гарпунами, и среди них — Крепыш. Увидев приятеля, он смущенно отвел глаза.

Задумчиво подергав бородку, изрядно отросшую за последний месяц, разведчик вышел из своего узилища. Среди охранников был Крепыш, а это значило, что пока никто не обнаружил владельца вчерашней фляги — если еще нашли и саму флягу! Это казалось ему весьма сомнительным. Ну, раз Крепыш здесь, стоит попытаться получить хоть какую-нибудь информацию.

Приятель его, похоже, тоже хотел перемолвиться словом-другим. Башка с двумя матросами прошел вперед, шестеро пристроились за Блейдом, и первым из них — Крепыш. Взбираясь по крутому трапу, разведчик чуть приотстал, и тут же Крепыш очутился рядом.

— Что это на тебя нашло, Носач? — спросил он не слишком громко, но и не таясь — видимо, разговаривать с пленником никто не запрещал. — Ясно дело, Храпун — то еще дерьмо был, но пара добрых тумаков…

Блейд ткнул матроса пальцем под ребро, заставив замолчать, и спросил:

— А ты сам ничего не вспоминаешь?

— Откуда! Я был в полной отключке, еть тебя в печенку! А что?

— Как затащил меня на лоханку Грудастой, помнишь?

Крепыш задумчиво наморщил лоб и произнес:

— Пожалуй…

— А куда потом послал?

— Не-а… Вроде как мы доперлись до всей честной компании… Ну, я сел… сел, значит, у лодки… И все! Порази меня Зеленый Кит, ничего не помню!

Не врет, понял Блейд. Нажрался казенной спотыкаловки, четырехлапая скотина, и в самом деле отключился. Ну, ладно… Он наклонил голову и шепнул прямо в заросшее жестким волосом ухо Крепыша:

— Загляни в свой сундучок, акулья требуха! Да посчитай кух-шинчки! Тогда и поймешь, за чем меня посылал. Расчавкал, матрос?

Он почувствовал, как Крепыш вздрогнул; вроде его приятель хотел что-то сказать, но они уже вылезли на палубу и скорым шагом приближались к кормовой надстройке. Башка распахнул дверцу и прогудел:

— Привели. Если что, Хозяин, мы тут, на палубе, с сеткой и гарпунами.

Потом боцман отступил в сторону, пропустив Блейда в довольно обширную каюту. В переборках слева и справа было по две двери; один простенок украшал подвесной шкафчик из темного резного дерева, другой — искусно выполненный муляж Зеленого Кита, подвешенный к потолку на веревке. Посередине находился низкий стол, заваленный фишками для ба-тенга; за ним восседал сам Рыжий, имея по правую руку Трехпалого, старшего марсовой команды, а по левую — Зубастого и Лысака. По другую сторону стола громоздился прочный табурет.

— Садись, — Рыжий вытянул переднюю руку с бронзовым браслетом на запястье.

Блейд сел. Начало разговора ему понравилось.

Капитан принялся молча разглядывать его. Помощники делали то же самое. Так прошло минут пять.

Вдруг Зубастый гулко расхохотался. Теперь он почему-то глядел не на Блейда, а на Лысака.

— Ты чего? — Рыжий скосил на помощника темный глаз.

— Чего? А помнишь, какие песни пел вчера Лысак? Он у нас-де смирный, работящий, непьющий… — Зубастый очень похоже передразнил старшину «стюардов». — Ничего себе смирный, акулья пасть! Если бы Грудастая знала, что этот смирняга натворит, ночевать тебе, Лысак, в холодной койке! Да я думаю, тебе и так у Каракатиц больше ничего не обломится!

— Погоди, тут дело не простое, — прервал Зубастого Трехпалый. Дождавшись кивка капитана, он продолжал: — Носач и в самом деле смирный парень. Что это он взбеленился? Была, значит, причина…

Блейд пристально посмотрел на старшину марсовых. До сих пор он никаких дел с Трехпалым не имел, даже встречал его редко, но знал, что этот молодой и довольно щуплый хадр является второй по важности персоной на судне. Если Рыжий кого и слушал, так только его; и самый глупый матрос понимал, кто возглавит клан, когда немногословный старый Хозяин навсегда отправится в подводные чертоги Зеленого Кита.

— Ну, Носач, так в чем дело? — пронзительные черные глазки Трехпалого уставились на Блейда.

Да, этот хадр был умен! Он даже говорил иначе, чем Лысак и Зубастый, не поминая через слово акулью требуху, дерьмоболов и дерьмодавов. Что доказывало: даже среди племени простаков найдется хоть один хитрец.

Блейд прочистил горло и повинился:

— Мой грех. Хлебнул этого пойла… ну, и когда он стукнул меня…

— …ты взял, да и разбил ему башку, — закончил Трехпалый. Он вздохнул и вытащил из-под груды фишек счеты, очень похожие на те, что Блейд видел в детстве в конторе отца. Вытянув левую переднюю руку, на которой не доставало трех пальцев, отхваченных акулой, старшина марсовых щелкнул костяшками на верхней проволочке. — Значит, так: прибил Храпуна, четыре баркаса — в щепки, — он щелкнул второй костяшкой, — расколотил надстройку кладовой… — щелк, — три десятка кувшинов, четыре бочонка… — щелк, щелк, — выкинул за борт бадьи из нужников, канаты, запасной парус… — щелк, щелк, щелк, — сломал фальшборт, локтей десять… — щелк, — синяков и шишек — не счесть… — щелк, — и у Грудастой сворочена челюсть, — щелк.

— Он им и рею сломал, на которой Грудастая собиралась его повесить, — добавил Зубастый.

— Зеленый Кит! Когда ж я все это успел? — искренне восхитился Блейд.

— Да уж… успел! — задумчиво произнес Трехпалый. — Крепкий ты парень. Носач… Жаль, если и вправду придется тебя повесить.

Зубастый снова захохотал. Лысак сидел, с мрачным видом уставясь в пол. Капитан положил на счеты короткопалую ладонь и твердо произнес:

— Нечего добро портить. Посчитай-ка еще раз, Трехпалый.

— Так… — помощник тряхнул счетами. — Грудастой — за лодки, кладовую, кувшины, бочки, бадьи, перила, нижний рей — пятнадцать золотых пакт… — он снова щелкнул костяшками. — Грудастой — за шишки и синяки ее команды — три пакты… Опять же Грудастой — за свороченную челюсть — пять пакт… — Он поднял глаза на капитана. — Теперь — Храпун. Его во сколько оценим?