Поражение при Ватерлоо имело значение не столько боевое, сколько моральное и политическое.

Причины этого памятного разгрома были тщательно рассмотрены со всех сторон историками: Шарра, Тьером, Волобеллем, Кине, и тем не менее многое осталось неясным.

Упрямое решение маршала Груши держаться приказаний, полученных в момент битвы с де Линьи, и нежелание открыть огонь, затем вступление в линию его тридцатитысячного корпуса обеспечили победу англичан, и наполеоновская армия, усиленная и не ведавшая до сего поражений, была раздавлена Блюхером, ворвавшимся после того, как Веллингтон смял передние ряды. Вот первая причина поражения. К этому еще следует прибавить слишком позднее время, когда Наполеон открыл огонь. Генерала Друо обвиняют в том, что он дал Наполеону пагубный совет подождать до полудня, чтобы дать местности немного подсохнуть, так как, по его мнению, артиллерия рисковала не прибыть вовремя из-за размытых дорог. Сначала было решено начать сражение в восемь часов утра. Если бы последовали этому плану, Веллингтон был бы разбит до прихода пруссаков, которые, в свою очередь, были бы уничтожены соединенными силами Наполеона.

Необходимо также принять во внимание неудержимую стремительность Нея, в своих геройских атаках увлекшего всю свою кавалерию. Несмотря на героизм храбрейшего из храбрых, было очевидно, что он сильно ухудшил положение дел, со всеми резервами обрушившись на позиции англичан.

Нравственное и физическое состояние Наполеона в момент этой последней битвы точно так же оказали немалое влияние на фатальный исход ее…

Наполеон тяжко страдал в этот день мучительным приступом геморроя; его сильно лихорадило, и это парализовало его энергию. В то же время уверенность в том, что жена покинула его, что ему никогда не видать больше сына – так как письмо от Монтрона, полученное из Вены, не оставляло на этот счет никаких иллюзий и он совсем не рассчитывал на успех похищения своего ребенка посланным вместе с Анрио и ла Виолеттом, окончательно сломала его.

И все же его нельзя упрекнуть ни в одной стратегической ошибке. Численное распределение армий при Ватерлоо никогда не представляло своим читателям действительных цифр.

18 июня 1815 года Франция могла выставить только сто двадцать тысяч человек против двухсоттысячной армии союзников, находившихся под командой генералов, которые успели уже выучиться воевать, так как неоднократно были разбиты Наполеоном.

План Наполеона – броситься на левый фланг англичан, овладеть дорогой на Брюссель и изолировать пруссаков – был вполне достоин лучших дней расцвета его гения. Он применил здесь тактику своих итальянских сражений: чтобы уравновесить численное превосходство неприятеля и его более выгодное положение, он бросился сначала на одну часть и, уничтожив ее, напал на другую, чтобы покончить с нею.

Но второстепенные факты помешали осуществлению этого плана. Виктор Гюго при помощи своего дара провидения понял их значение и поставил их на первое место. Эти препятствия состояли в следующем: бесполезная потеря огромного количества людей перед фермой Гугомана, которую в четверть часа могли сровнять с землей при помощи орудийного огня, и затем невозможная дорога из Огена, в которой завязла большая часть кавалерии Эрлона.

Но те, которые писали историю кампании 1815 года под влиянием ненависти к империи и к Наполеону, умолчали о самом главном, что битва при Ватерлоо вовсе не была непоправимым несчастьем. Наполеон потерпел главное поражение не на полях Ватерлоо, а в Париже.

«Ватерлоо – крупное сражение, выигранное второстепенным полководцем», – писал автор «Несчастных», и эти слова ставят на должное место счастливчика Веллингтона. В материальном смысле ничто окончательно не было потеряно.

Рапп, запершись в Страсбурге, и Лекурб в Бельфорэ охраняли западную границу и препятствовали вторжению неприятеля на дорогу в Лотарингию. Маршал Сюше с восемнадцатью тысячами человек держал в страхе шестидесятитысячную армию австрийцев на границе Савойи.

Юра, Альпы, Лион, столь преданные Наполеону, находились в безопасности. Австрийский генерал после известия о поражении при Ватерлоо попытался было продвинуться к Лиону и Греноблю, но был немедленно разбит Сюше. Тогда австрийскому генералу ничего не осталось делать, как просить перемирия и установить границы разделения армий.

Правда, Вандея при приближении войск коалиции снова было решила поднять знамя восстания, как в эпоху революции, но и тут патриотизм взял свое. При известии о приближении англичан вандейцы отказались повиноваться своим роялистским вождям.

Наконец, маршал Груши, которого считали попавшим в плен со своей армией, имел до тридцати тысяч человек, причем это количество еще увеличилось благодаря беглецам, отбившимся от своих частей после сражения при Ватерлоо. Таким образом у Наполеона могло в короткое время образоваться до ста тысяч человек войска. Этого было достаточно, чтобы занять Париж, дождаться соединения с Раппом и Лекурбом, а там попытаться дать вторую решительную битву.

Ватерлоо закончилось великолепным самопожертвованием императорской гвардии, «которая умирает, но не сдается», а также непонятной паникой.

Была ночь. Повсюду царил полный хаос. Крики умирающих, которых подло добивали пруссаки, ржание лошадей, дальние и ближние раскаты пушечных выстрелов еще сильнее увеличивали ужас, распространившийся при слухе, что император убит. Это известие, что вождь армии погиб, превратило батальоны в стадо, а храбрых солдат – в трусливых беглецов Крик, брошенный одним: «Спасайся, кто может!» – послужил как бы сигналом для тысяч человек. В одну минуту все поспешили бежать, бросая оружие, ранцы, забывая про честь и славу, и армия, состоявшая из львов, вдруг превратилась в стаю зайцев с человеческими лицами. Единственным утешением может служить лишь то, что это общее бегство спасло несколько лишних жизней. Но армия не была уничтожена, как говорили в Париже и палате, чтобы вынудить Наполеона к отречению от престола. Она потерпела поражение под Лаоном, где находился Наполеон и где ему следовало оставаться.

Окруженный в Лаоне шестидесятитысячной армией, которая опять была сильна, потому что видела своего вождя живым, Наполеон должен был оставаться там и мог бы диктовать оттуда свои условия мира или по крайней мере угрожать парижским политикам, которые под влиянием Фушэ отрешили его от престола, и в первое время он колебался, хотел было остаться, но затем передумал и пошел на Париж.

Однако это был уже не прежний Наполеон. Он не верил больше в свою звезду, считал необходимым все согласовывать с демократическими чувствами народа, не мог насильно заставить народ делать то, что тому не нравилось.

Кроме того, он чувствовал себя не совсем спокойно в Лаоне, в то время как в Париже его собирались свергнуть с престола. Он не мог повторить переворот 18 брюмера, когда по возвращении из Египта народ с радостью приветствовал его и страстно желал уничтожения директории. Тогда он был популярным человеком, теперь же, после поражения, становился ненавистен народу, а политики, которые диктовали мир и опубликовывали разного рода декреты, наоборот, приобретали популярность среди народа.

И Наполеон возвратился в Париж. Он заперся в Елисейском дворце. Всевозможные проекты роились в его голове, а в это время толпа, собравшаяся под окнами, бешено кричала: «Да здравствует император!»

– Я мог бы править при помощи этих людей, которые приветствовали меня, – сказал он, обращаясь к Бенжамену Констану, – но я не хочу быть революционным императором, предводителем партизан. Если представители страны пожелают, чтобы я управлял государством, я останусь, если нет, я отрекусь от престола в пользу моего сына.

Фушэ между тем по обыкновению вел двойную игру. Он нашел себе соучастника в лице бессовестного старика Лафайета. Отречение Наполеона было решено. Раз он допустил поражение своего войска, его шпага становилась ненужной стране, а его имя могло погубить все либеральные учреждения Франции. Ввиду этого было назначено временное правительство, состоявшее из Карно, Кенеля, Коленкура, Гренье и Фушэ, причем последний был избран президентом.