– Но сейчас Колин попробует реабилитироваться. Начинай, братец.

Скрывались ли под его спокойствием и невозмутимостью обычные эмоции, или любые проявления человеческих чувств были незнакомы этому наместнику Бога на земле? Никто из присутствующих не мог ответить на этот вопрос. Колин послушно встал из-за стола и принес гитару.

Едва коснувшись струн, он весь преобразился. Как будто он услышал сигнал, голос, который не мог слышать никто, кроме него. Его глаза посмотрели ввысь, а потом закрылись. Пальцы перебирали струны с нежностью и любовью, словно он ласкал ребенка. Раздались первые звучные, сильные аккорды, и полилась могучая, прекрасная мелодия, полная страсти, которой ему не дано было изведать.

Никто не шевелился, никто и не мог пошевелиться. Лишь Адам почувствовал, как что-то скребет у него на сердце, и только потом понял, что это ненависть.

«Его следовало бы удавить еще в колыбели, – размышлял он. – И он бы горя не знал, и не сидел бы тут сейчас, играя для Ориэль де Шарден, будто поклонник».

Адам не мог понять, почему его вдруг стало трясти с такой силой, будто им вновь овладела лихорадка. Поймав на себе тревожный вопросительный взгляд жены, он тихо пробормотал:

– Снова жар. Пойду посижу на кухне, пока вы не закончите.

Поднявшись, он поклонился архиепископу, понимающе кивнувшему в ответ, и побрел на кухню, с тоской и болью осознавая, что ни Ориэль, ни Колин даже не заметили его ухода.

На обратном пути из Баттля Роберт де Шарден сделал остановку в Льюисе и провел там ночь, воображая, как Николь, тоже в одиночестве, скучает и томится по нему. На следующий день он рано утром выехал в Бивелхэм, но у его лошади сломалась подкова, и она захромала, так что последние несколько миль Роберт вынужден был пройти пешком, ведя ее на поводу. Вступив в Бивелхэмский лес, он цинично усмехнулся и подумал, что в довершение всех его бед осталось только увидеть зловещую тень святого Дунстана, работающего в своей кузне. Однако он ничего не увидел и на протяжении пути в Шарден размышлял о том, насколько же доверчивы, суеверны и невежественны коренные обитатели Суссекса, всерьез относящиеся к подобным легендам.

И потом, когда его вилланы склонились перед ним, Роберт в который раз ощутил собственное превосходство над их тупостью, медлительностью и покорностью и поблагодарил Бога за то, что он настолько от них отличается.

Но, видимо, Господь решил тотчас же наказать его за гордыню, ибо Маргарет приветствовала мужа словами:

– Ты должен немедленно ехать в Мэгфелд, Роберт. Приезжал секретарь архиепископа и велел, что бы ты явился во дворец, как только вернешься.

В тот же миг Роберт сделался таким же раболепным и послушным, как любой смертный, услышавший, что за ним посылал всемогущий прелат.

– В чем дело? Почему такая срочность?

– Понятия не имею. Он даже не намекнул, о чем речь. Все, что я могла сообщить тебе, я уже сказала.

– Ну, ладно. Мне нужно переодеться – и выпить! Последние четыре мили я шел пешком. Помоги нам, Господи, хотел бы я знать, что нужно этому человеку.

Маргарет пожала плечами и повернулась, собираясь уходить:

– Чем скорее ты поедешь, тем скорее все узнаешь.

Роберт был озадачен таким холодным приемом.

– Это я уже понял, – ледяным тоном отозвался он. – Я отправлюсь, как только буду готов.

– Прекрасно. Как ты не устаешь нам напоминать, все нужно уметь делать быстро.

Да что это с ней происходит, в самом деле? Она не была такой язвительной вот уже лет десять! Сузив глаза, Роберт внимательно взглянул на жену. Ему показалось, или ее внешний вид действительно изменился к лучшему? Да, она и в самом деле неплохо выглядит: розовые щеки и губы, искусно подведенные мерцающие глаза.

– Как ты тут поживала в мое отсутствие? – поинтересовался Роберт.

– О, время пролетело так быстро, я даже не заметила, что тебя не было.

Роберт и сам не мог понять, отчего вдруг пришел в ярость.

– Вижу, я мог бы и не докучать тебе своим возвращением, – процедил он и с пылающим лицом ринулся к дверям в их общую спальню.

Маргарет, которая всегда в таких случаях бросалась вслед за ним, извиняясь и умоляя не сердиться, на сей раз не удостоила его вниманием и как ни в чем не бывало пошла вниз.

– Ну, погоди! – прошипел Роберт, но тут же опомнился: – Как бы то ни было, я должен быть снисходителен. Ведь у нес уже нет ни молодости, ни красоты, ни поклонников, чтобы черпать в них утешение.

Впрочем, как раз сегодня она выглядит оживленной; не хорошенькой, нет – хорошенькой она ни когда не была, но привлекающей внимание, интересной; сорт женщин, с которыми хочется познакомиться. Роберт обернулся, чтобы еще раз взглянуть на жену, но той уже и след простыл, только в воздухе еще витал незнакомый пряный аромат ее духов.

Направляясь во дворец, Роберт то и дело ловил себя на том, что вновь и вновь возвращается мыслями к таинственной перемене, происшедшей в Маргарет, и отвлекся от них, только когда его провели в кабинет архиепископа, полный игры света и теней и запаха цветущих трав.

Одна из этих теней взмахом белой руки предложила Роберту сесть, и, приглядевшись, он различил сидящего в глубоком кресле Стратфорда. Бейлиф поклонился, чувствуя, как его охватывает дрожь при виде неподвижной фигуры и устремленных на Роберта острых немигающих глаз. В этот миг он легко мог представить, как королева Изабелла и милорд епископ Уинчестерский, сблизив нахмуренные лица, обсуждают черные планы свержения Эдуарда II.

Однако заговорил архиепископ вполне дружелюбно:

– Как поживаете, дорогой Шарден? Как обстоят ваши дела в Баттле?

«Не играет ли он словами? Неужели он намекает на Николь де Ружмон?» – подумал Роберт, но вслух произнес.

– Все в порядке, милорд. А что нового в Кентербери?

– Я уже несколько дней там не был. Важные дела удерживали меня в Мэгфелде.

Наступила тишина. Роберт от волнения заерзал на стуле и наконец, не выдержав, спросил:

– Вы посылали за мной, милорд? Мне сказали, что дело срочное.

Архиепископ изобразил удивление.

– В самом деле? Прошу прощения. Мой секретарь склонен преувеличивать важность моих поручений, и иногда это приводит к конфузным ситуациям. Но он старинный и преданный слуга – он был со мной еще в Уинчестере, – и я не хотел бы с ним расставаться.

Это замечание не требовало ответа, и Роберт промолчал, в душе уповая, что сумеет разгадать следующую хитрость архиепископа.

– Вы, конечно, знаете, что являетесь наиболее вероятным кандидатом на пост шерифа графства Суссекс?

– Неужели, милорд? – в голосе Роберта не было особого энтузиазма: он очень хорошо понимал, что архиепископ лишь подбирается к тому, ради чего его вызвал.

– Именно так. – Все тот же ровный голос. – Разумеется, есть и другие претенденты, но, естественно, выбор короля падет на того, кто, во-первых, лучше других доказал свою преданность короне, и, во-вторых, обладает более высокими родственными связями. Короче говоря, это должен быть человек, которому можно было бы всецело доверять. Такой человек, как вы, Роберт.

– Милорд, это слишком большая честь для меня, – пробормотал Роберт, опуская голову, чтобы скрыть, насколько он поражен услышанным. Неужели Стратфорд говорит искренне?

– А почему бы и нет? Вы далеко не глупы, хорошо проявили себя на службе и, с соответствующими семейными связями…

Роберт исподлобья взглянул на архиепископа.

– О каких семейных связях вы говорите, милорд?

Стратфорд сидел неподвижно, лишь полы его черного одеяния слегка колыхались от сквозняка.

– О связях, возникающих в результате замужества. Одно ваше слово – и вы можете значительно укрепить положение своего рода. Я прошу руки вашей дочери Ориэль для моего брата Колина.

От неожиданности у Роберта отвалилась челюсть, настолько он был ошеломлен.

– Почему вы так изумлены? Ему всего лишь тридцать лет. Он никогда не был помолвлен и утверждает, что безумно влюблен в вашу дочь. Что же в этом такого странного?