– Может быть, все дело во времени года, – спокойно ответил Маркус. – Долгие зимние ночи, знаете ли… По-моему, чаще всего детей делают именно в зимние месяцы.

– Надеюсь, что так, – отозвался Хэймон, с такой любовью глядя на Николь, что у Маргарет упало сердце.

«Я должна стараться быть доброй», – подумала она, но не смогла удержаться от последнего укола. Доверительно склонившись к Николь, Маргарет прошептала.

– Скажу вам по секрету, дорогая, Хэймон всегда был большим охотником до женщин. Именно поэтому ни я, ни отец не настаивали на том, чтобы он женился. Так что хочу дать вам добрый совет: если, когда вы уже будете обременены несколькими младенцами и не сможете уделять ему все свое внимание, он начнет погуливать на стороне, постарайтесь не обращать на это внимания. Все равно рано или поздно он опять вернется к вам. Это у них в роду.

На этом, чувствуя себя сполна вознагражденной растерянностью Николь, хозяйка Шардена решила поставить крест на прошлом и всецело сосредото иться на будущем.

Поздно ночью, переговариваясь и окликая друг друга, гости покидали Шарденский замок и разъезжались в разные стороны. В течение некоторого времени между деревьями еще мелькали огни их факелов, но потом и они исчезли, оставив засыпающий дом и лебедей, тихо плещущих крыльями по темной воде.

Маркусу пришлось возвращаться во дворец в одиночестве. Ориэль, за чью безопасность и благополучие он нес ответственность, неожиданно лишилась чувств, когда они уже выехали из замка ее родителей. Оруженосец едва успел подхватить ее, когда она вдруг выскользнула из седла и начала падать.

– Не нужно… – прошептала Ориэль. – Маркус, останься… Кузнец…

Больше она ничего не успела сказать, и Маркусу ничего не оставалось, как отнести ее назад в Шарден и вверить попечению Маргарет, а самому ехать во дворец.

Он скакал по темному лесу, в который раз думая над загадкой своего рождения. И вдруг ему в первый раз пришло в голову, что его мать, пришивая кольцо к чепчику, рассчитывала на то, что ребенка по нему узнают. Это могло означать одно из двух: либо кольцо было настолько известно и знаменито, что его сразу должны были узнать, либо… либо его должен был увидеть отец ребенка.

Испытывая необычайное возбуждение, Маркус сказал себе, что кольцо могло быть только письмом, знаком, посланием. Дешевое колечко, так, безделушка из корзинки разносчика. Скорее всего, это был подарок мужчины, того самого мужчины, которому теперь его мать возвращала его вместе с ребенком. Но почему там, в этом крошечном запыленном гасконском городишке?

Ответ пришел к Маркусу как озарение. Ну, конечно же! Как он мог не понять этого раньше, за столько лет? С глаз Маркуса словно спала пелена: он – сын Поля д'Эстре, кровь от крови и плоть от плоти человека, которого он всегда искренне любил больше всех на свете! Мать привела его во владения рыцаря, зная, что он обязательно попадется на глаза отцу.

Маркус покачал головой и понял, что плачет. Всю жизнь он чувствовал себя бастардом, подкидышем, неизвестно кем, и, наконец, это кончилось. Его воспитали в доме его отца с любовью и заботой, как признанного сына. Затем Маркус вновь подумал о матери. Кто она была? Что заставило ее оставить ребенка посреди узкой, душной улочки и уйти, не оглянувшись, не бросив на него последний взгляд? Он снова увидел это место, торопливых прохожих, высокие дома с узкими щелями окон, торговцев, зазывающих покупателей в свои темные лавчонки. И там, посреди этой шумной толпы, стоял маленький мальчик, сын Поля д'Эстре, и думал о том, скоро ли вернется его мама.

Маркус, прищурившись, огляделся и понял, что он уже в Бэйнденне. Вдруг в густом лесу на холме он заметил странный движущийся между деревьями свет. Что там происходит? Кто это гуляет там среди ночи?

– Эй, там, наверху! – закричал Маркус. – Кто это? Что случилось?

Ответа не последовало и, немного помедлив, Маркус направил коня в самую чащу, туда, где по-прежнему мелькал огонь. Однако свет вдруг погас, и Маркус оказался совершенно не готов к тому, что его лошадь, наткнувшись на невидимую преграду, вдруг встала на дыбы. Он балансировал, стараясь удержаться в седле, как вдруг чьи-то сильные руки обхватили его сзади и сбросили на землю.

Маркус так и не увидел того, кто напал на него, он успел ухватиться за рукоять меча, когда страшный, сокрушительный удар раздробил его череп, и гасконец, не издав ни звука, рухнул навзничь, обливаясь кровью. После этого послышался удаляющийся топот, и все стихло, лишь конь Маркуса пощипывал траву, да ухала где-то рядом сова.

Менялись времена года, Солнце и Земля продолжали свой вечный диалог, лето полностью вступило в свои права, заплясал и задвигался ребенок во чреве Ориэль.

Только сейчас, когда прошло уже несколько месяцев с той ночи, когда исчез Маркус, Ориэль перестала отвергать мысль о том, что он, скорее всего, мертв, что где-то в лесу, так и не обнаруженное многочисленными поисковыми партиями, лежит и разлагается его тело. Что вся его красивая, сильная юность разрушена, исчезла, вернулась в землю, по которой он когда-то ходил.

Вначале она думала, что архиепископ послал его с какой-то секретной миссией, настолько тайной и важной, что Маркус не мог сообщить о ней никому, даже ей. Затем пришла тоскливая идея, что он ее бросил, что все его красивые слова и клятвы были ложью, что он попросту сбежал, испугавшись последствий, когда узнал, что она беременна. Но вскоре кое-какие слова Колина заставили ее раскаяться в подобных мыслях.

Глядя на нее колючими, как осколки льда, глаза ми, Колин заявил:

– Это Пьер убил Маркуса. Он давно угрожал ему. Говорил, что дни Маркуса сочтены.

– Мой брат так говорил? – воскликнула Ориэль.

– Да, – подтвердил Колин и, помолчав, сказал. – Позволь, я тоже кое о чем тебя спрошу?

– О чем же?

– Мальчишки с кухни донимают меня. Щиплют за бока и говорят, что, оказывается, я все-таки знаю, как это делается. Что я понимаю, как легче всего согреться холодными зимними ночами. О чем это они?

Он смотрел на нее так серьезно, что у Ориэль защемило сердце.

Ну почему еще и он должен страдать, подвергаясь грубым и жестоким насмешкам? Вместо ответа она взяла его руку и приложила к своему животу.

– Ты видишь, каким большим и круглым он становится?

– Да. А почему это так?

– Потому что там, внутри, растет ребенок. Так же, как у кобыл в животах развиваются жеребята, которые потом родятся на свет.

– А как он туда попал?

Поколебавшись, Ориэль ответила.

– Это Маркус, любя меня, вложил его туда.

Колин молчал, и она продолжала:

– Но это секрет, который мы никому не можем открыть. Даже Джону, особенно Джону. Колин, все должны думать, будто ты отец этого ребенка.

– Может быть, так и есть, – неожиданно сказал Колин, – ведь я люблю тебя так же сильно, как Маркус.

Ориэль улыбнулась:

– Ну что ж, пусть так.

После этого вес пошло по-старому, но Ориэль никак не могла забыть о том, что сказал Колин, и однажды, усевшись в носилки – беременность уже не позволяла ей ездить верхом, – велела отвезти себя в Молешаль. Проезжая по долине, она любовалась многоцветьем полей – янтарем созревшей пшеницы, изумрудными всходами озимых, темно-красной оставшейся под паром землей.

И вдруг ей показалось, что она скачет по золотистому песку вдоль аквамаринового моря, слышит радостный смех своих друзей, и чья-то до черноты загорелая рука вдруг хватается за уздечку ее коня. Смех становится громче, и вот обладатель смуглой руки уже поравнялся с ней.

– Маркус! – закричала Ориэль, узнав его, но увидела лишь удивленные лица слуг.

Значит, она снова грезила наяву…

– Вам плохо, госпожа? – встревоженно спросил один из слуг.

Прикрыв лицо ладонью, чтобы скрыть замешательство, Ориэль пробормотала:

– Просто немного устала, – и, откинувшись на подушки, замолчала.

Но когда они приблизились к усадьбе Молешалей, в уши Ориэль ударила такая какофония звуков, что она снова вскрикнула, на сей раз от удивления.