– Вот он. То, что надо, – возбужденно проговорила Пенелопа, увидев, как гример пальцем смешал четыре оттенка на палитре. Мимс легко втирал крем от шеи ко лбу, и на глазах кожа начала сливаться с полотенцем. Он колдовал над ней полтора часа, и терпению Алексы уже приходил конец. Но когда Мимс отступил назад, любуясь работой, Алекса поняла, что гример заслужил свою репутацию. Она с трудом узнала себя – теперь она словно вырастала из песочного полотенца, как экзотический цветок. Золотые губы и глаза, и кожа цвета бледного, нежнейшего желтовато-золотистого песка.

– Это проба на пересъемку «Золотого пальца»? – холодно осведомилась Алекса, проронив таким образом первую фразу с самого утра. Пенелопа проигнорировала холодный тон.

– Нет, крошка. Будет интересней, сама увидишь. Как тебе все это?

Алекса устремила непроницаемый взгляд в пространство. Мысль о том, что укладка волос займет столько же времени, была невыносима. Окрик Кэла «Как у вас там дела?» пришелся как нельзя кстати – наконец-то все пришло в движение. Прическа оказалась несложной. Мимс сплел ее соломенные волосы в одну толстую косу и золотой пленочкой прикрепил ее к голове, подчеркивая ее форму. Эффект появления из самых глубин песка был просто потрясающим.

Принесли новое полотенце, в точности как первое. На этот раз было все равно, что Мимс остался в комнате и таращился на нее, пока Пенелопа так же ловко заворачивала ее в свежее полотенце. Оставив одно плечо открытым, она закрепила полотенце сзади, так что нежные полы внизу полностью открывали одну ногу.

У Кэла тоже лопалось терпение:

– Сколько можно? Долго еще? Предлагаю закончить до ее следующего дня рождения.

Пенелопа наклонилась близко к лицу Алексы и повернула его к зеркалу.

– Посмотри на себя, девочка, – глухо прошептала она. – Запомни, ты стоишь два доллара, два доллара… – Посмотрев в безучастные глаза Алексы, она крутанула ее на стуле и снова повернула к зеркалу.

– Купи меня, купи… Думай: «Купи меня!» – горячо шептала она в самое ухо. – Это для обложки. Думай: «Купи меня, купи меня, только два доллара».

Когда Пенелопа с триумфом повела свое творение в студию, Алекса вспомнила Пола Груена. Ее словно выставляли на аукцион. Можно представить, с каким наслаждением он наблюдал бы за ней в этом коконе, полностью подчиняющуюся всем приказам. Правда, через минуту бунтарские мысли улетучились. Пенелопа начала подробно объяснять, как нужно ложиться на белый диван в центре студийной площадки.

Через три часа Алекса уже не злилась на новую патронессу. Если Мимс сделал из нее экзотический цветок, то Пенелопа заставила поверить в это, ощутить себя драгоценностью, на которую люди боялись бы дышать, окруженную белыми фоновыми щитами и огнями рампы. К. тому времени она уже много снималась, и на похожих площадках, но никто, даже Кэл, не давал ей такого сногсшибательного ощущения собственной неповторимости.

– Подбородочек вниз, взгляд томный, сквозь ресницы – будто просыпаешься от долгого сладкого сна. Веки опускаются. Так. Теперь медленно поднимай.

Мимс, кажется, тоже только приснился. Не успеет Кэл и слово сказать, а он уже тут как тут с кремом и пудрой. Кэл и Пенелопа сработались, как главный дирижер с хореографом, и Алексе отводилась роль солирующей танцовщицы. Она легко повторяла их движения, словно репетировала всю жизнь. Алекса открыла для себя, что даже от самого процесса съемки можно получать удовольствие.

Работа закончилась. Выжатая, как лимон, Алекса все же чувствовала себя по-другому, чем обычно. Раньше физическая усталость вместе с нервным истощением вызывали только злобу и опустошенность. Этот сеанс вдохнул новое дыхание, хоть трудно было и рукой пошевелить. Ясно, что просмотр прошел успешно. В гримерке Мимс проворно смыл с нее искусственный загар, в то время как сама виновница шумихи бессмысленно уставилась в свое отражение. Без грима Алекса была бледной, изнуренной. Ледяной тоник лишь слегка вернул естественный розовый цвет.

– Как я тебе, Мимс? – Она широко улыбнулась, ожидая комплиментов. Чернокожий гример, до той поры сохранявший серьезность, сверкнул белыми зубами.

– У тебя все будет хорошо. – Он развалился на стуле, разглядывая отражение девушки и уже не улыбаясь. – Ты хочешь как следует заработать? Такие деньги, от которых голова кругом пойдет?

Алекса опешила, но не подавала вида.

– Конечно, кто не хочет. Что ты предлагаешь, банк ограбить?

Мимс снова обнажил сверкающие белизной зубы:

– Не так это просто. – Он подмигнул. – Я знаком с одним… с одним человеком, который оценил бы твой стиль. Алекса заерзала на стуле под медленным изучающим взглядом Мимса.

– Ему трудно угодить, он опытный коллекционер – собирает красивые вещи, красивых женщин. – Гример говорил с ней, будто с ребенком. – Он полагается на Мимса. Он знает, что у Мимса отличный вкус. Какой у тебя телефон?

Алекса уже решилась послать наглеца на все четыре стороны, но, к счастью, в гримерку вернулась Пенелопа:

– Мимс, за дверь! – Она остановилась в дверях, с гордостью вглядываясь в Алексу как в свое творение. – Я кое-что хочу сказать этой красотке.

Ногой захлопнув дверь за Мимсом, она устало навалилась на нее всем телом:

– Алекса, я только что говорила с Блэр Бенсон, владелицей и главным редактором «Вью». Она желает сама оценить мое открытие. Я хочу, чтобы утром ты поехала со мной в Нью-Йорк. Ты еще не обучена, сырой материал, но Кэл редко ошибается. Можно почти уверенно сказать, что твое лицо появится на обложках, хоть сегодня все прошло из рук вон плохо.

Как ни гордилась Алекса своим самообладанием, на этот раз она забыла обо всем.

– Плохо?! – взвизгнула она.

– Да, крошка. Кэл как фотограф тебе не подходит. Он хорошо угадывает талант, работает над ним, но… как тебе сказать… ему не разбудить в тебе спящего тигра. Я знаю фотографа, который раскроет твой дар во всей полноте. Не волнуйся. Кэл будет вознагражден за то, что нашел тебя. Он чудесен для Фарри и Марго, даже для Ренни… но не для тебя.

Пенелопа скорее разговаривала сама с собой. Алекса тоже ушла в свои мысли. Как поступить? Решения не пришлось ждать долго.

В Нью-Йорке крутятся большие деньги, Кэл и сам не раз говорил. Если эта эксцентричная особа, которая помогла ей получить удовольствие от съемок, считает, что Кэл ей не подходит, то, может, никогда и не подойдет…

Может, поэтому он так долго готовил ее портфель, снимал рекламу мыла и спортивной одежды. Нельзя застревать, как мама, на второсортных заказах, когда ты родилась звездой.

Кэл был добр к ней, что и говорить. Этого она никогда не забудет, но как бы ни нравился Фриско,[1] она приехала в него в поисках новых возможностей. Настало время снова отправляться в путь.

Похоже, Пенелопе и не нужен был ответ. Она приняла согласие Алексы как должное.

– Собери сумки и утром будь готова. Я заеду в восемь. В десять мы должны быть на вокзале. – Пенелопа твердо положила руки ей на плечи. – Кэлу не говори. Не хочу прощальных сцен и слез. Так тебе не выспаться. Нельзя, чтобы это отразилось на твоем прелестном личике, красотка.

Она впилась в плечи Алексы, испытующе вглядываясь ей в глаза:

– Кэл сказал, между вами ничего нет. Но скажи, за твоей строгостью не прячется любовь, страсть?

Веселый смех Алексы развеял все сомнения. Пенелопа выпустила ее из цепких рук, но продолжала сверлить взглядом:

– Я так понимаю, ты крепкий орешек? Трезвая, твердая и такая красивая – все задатки звезды. Я, черт возьми, сделаю все, чтобы они принесли миллионы журналу и тебе.

К удивлению Алексы, она вдруг тяжело опустилась на стул, превратившись в обыкновенную усталую пожилую женщину.

– Слушай меня – и далеко пойдешь. Я обещаю. Теперь ты мне пообещай, что не устроишь бурных прощаний.

Алекса послушно кивнула. Ей и самой не нужны объяснения с Кэлом. Когда в Нью-Йорке она окончательно встанет на ноги, он поймет. Став звездой, она настоит, чтобы он сделал пару ее снимков… Со временем она отблагодарит Кэла за веру в нее.