Незадолго до въезда в городок шоссе ласково сказало:

— Добро пожаловать в Бетлхэм-Стар! Вот уже двадцать лет, как ни одна душа не вопияла к богу с наших мостовых. Осторожней на поворотах.

Городок, три центральных небоскреба которого давно уже были видны сенатору над плоской равниной, внезапно протянул ему навстречу свою разверстую клешню, оказавшуюся двумя рядами одинаковых одноэтажных домов по обе стороны дороги среди одинаковых поддельных пластиковых деревьев с жесткой ярко-зеленой листвой.

— Начинается муниципальная зона. Действует универсальный адресный код. Скорость семьдесят, — прошептала улица.

Не желая, чтобы его приезд сюда зарегистрировала памятливая электронная механика, сенатор не ввел в передатчик нужный адрес. Он снизил скорость до тридцати, стал считать перекрестки, на десятом свернул налево, проехал два квартала и остановился у низких ворот. Там, в глубине натурального садика

— в этом квартале все садики были натуральные, — за бело-розовыми вечноцветущими вишнями виден был двухэтажный дом с большой застекленной верандой. В этом квартале все дома были двухэтажные с верандой.

На воротах огромными оранжевыми цифрами был указан адресный код, и сенатор еще раз убедился в том, что не ошибся.

Внимательно оглядевшись по сторонам — улица была пуста, — сенатор стал готовиться к выходу. Улица троекратно прошептала ему порядок приведения в действие системы охраны оставленных экипажей и пригласила посетить музей Стюарта Силверботтома, первопроходца марсианского Большого Сирта, чье детство прошло в Бетлхэм-Стар.

Бесшумная механическая рука бережно вынесла сиденье из каравеллы и опустила на тротуар. Сенатор встал, подошел к калитке и нажал кнопку звонка.

Дом молчал.

Сенатор еще и еще раз нажал кнопку, тщетно пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть сквозь радужную слепоту затемненных стекол веранды.

Наконец узор заколебался, и встревоженный женский голос спросил:

— Кто там?

— Я сенатор Тинноузер. Мне необходимо встретиться с господином профессором.

— Господин профессор очень болен и никого не принимает, — торопливо ответил женский голос.

Гэб сказал, что профессор уже два года не показывается из дому. За все это время он ни разу не вызывал врача. Его хозяйство ведет пожилая негритянка. Она живет в доме и через день совершает дальние поездки за покупками. За садом ухаживает приезжий садовник. Заезжают прачка и уборщица. Для всех прочих дом закрыт. Все это Гэб умудрился узнать по сложной цепочке друзей, знакомых своих друзей, в конце которой оказался партийный коллега, профессиональный организатор кампаний по сбору средств в местном графстве.

— Передайте профессору мои наилучшие пожелания. Скажите ему, что я из столицы. Может быть, профессор сочтет возможным назначить мне день и час, когда мы могли бы встретиться. Дело крайне важное и спешное.

— Профессор никого не принимает, — повторил женский голос.

— Скажите, может быть, профессору нужна какая-нибудь помощь?

— Благодарю, ничего не нужно. Уезжайте, пожалуйста.

— Но скажите мне, по крайней мере, что с ним? Кто его врач? Этим интересуется правительство.

— Профессор велел мне говорить всем, что он никого не принимает, — заученно и печально повторил женский голос.

— Немедленно сообщите профессору, что с ним хочет говорить сенатор Тинноузер. Я уверен, что меня профессор примет, как только сможет.

— Но профессор велел мне никого не впускать и не беспокоить его из-за приезжих.

Сенатор стоял, покусывая губу, и страдал, чувствуя, как его уши медленно наливаются краской. Его титул и расторопный Гэб своими молниеносными телефонными разговорами уже много лет подряд распахивали перед ним все двери, и сенатор уже забыл о том, что его могут вот так просто не пустить на порог. Должна быть какая-то простая контригра, в два счета приводящая к выигрышу, сенатор это смутно понимал, но жара, усталость и неожиданность расслабили его. Расслабили. Что ж, вот так и спасовать? И чего он ломится к этому мизантропствующему маразматику? Иного и ждать не следовало! Плюнуть и уехать! «Плюнуть и уехать!» — думал сенатор в то время, как нарочито внятно произносил:

— Имейте в виду. У правительства возникли подозрения, что вы злоупотребляете своим положением в доме профессора. Ваше нежелание впустить меня в дом заставляет думать, что у вас есть дурные намерения. Это вы не хотите, чтобы профессор встречался с окружающими. Предупреждаю вас: я немедленно обращусь к шерифу и потребую, чтобы он обыскал дом. Я не успокоюсь, пока не увижу своими глазами, что профессор обеспечен уходом и способен свободно принимать свои решения. И как бы ни кончилось дело, вас будут судить за то, что вы препятствовали члену сенатской комиссии встретиться с гражданином страны. Вас посадят в тюрьму.

— Делайте что хотите, — был ответ. — А раз профессор не велел, я никого не впущу.

— Послушайте, молодой человек, — раздался внезапно слабый медленный голос. — Зачем вы пугаете пожилую женщину? Как вам не стыдно! Что вы ломитесь в дом, где вас не хотят видеть? Извольте избавить меня от ваших ревностных забот и уезжайте прочь.

Все, как обычно, и все очень просто. Говоришь с людьми по-человечески, и ничего не выходит. А начинаешь пороть ерунду, так сразу добираешься до сути.

— Простите, имею ли я честь говорить с профессором Генри Мэйсмэчером?

— Практически вы говорите с его останками, и они именуются Генрихом Маземахером. Мэйсмэчера сделали из меня ваши косноязычные коллеги, которые не способны даже на то, чтобы правильно произносить фамилии. Мне достаточно долго приходилось это терпеть, но теперь, слава богу, в этом нет нужды. Нет больше Генри Мэйсмэчера, и разговаривать вам не с кем.

— Простите, господин Маземахер, но мне нужна ваша помощь.

— Помощь? Моя? Ха! Ха! Ха! — голос отрывисто с натугой засмеялся и закашлялся. — Это забавно. Заботливый молодой человек просит помощи у старика, который уже год не встает с постели! Послушайте, Мэри-Энн, впустите этого оригинального молодого человека. Вознаградим заботливость просящего о помощи.

— Мистер Генри, вы не сердитесь на меня? — встревожился женский голос.

— Нет, Мэри-Энн, я не сержусь. Входите.

Калитка распахнулась.

Просить у этого ехидного старика разрешения завести каравеллу во двор подальше от любопытных глаз? Надо бы, но такого унижения для себя и торжества для невидимого собеседника сенатор решил не устраивать. Черт с ней, с каравеллой! Пусть стоит на улице.

— Ставьте, ставьте во двор ваш ходячий вентилятор, — внезапно сказал голос.

Сенатор вздрогнул. Он что? Читает мысли на расстоянии?

— Не всегда и не всякие, — спокойно ответил голос. — Но мысли сыщика, выдающего себя за сенатора, не надо угадывать. Они читаются сами собой.

Сенатор огляделся. Пустая неприятная улица внезапно показалась ему далеким безопасным убежищем, а этот дом за вечноцветущими вишнями — в его безмятежной неподвижности таилась слепая мощь капкана. Но пути назад уже не было. Покорно повернувшись к каравелле, сенатор услышал, как позади закрывается калитка и медленно распахиваются вороте.

— Вы ошибаетесь, — сказал он, тщательно подбирая слова. Теперь от этого слишком многое зависело. — Я действительно сенатор и не имею никакого отношения к сыскным делам.

— Не сомневаюсь, что вы в этом искренне убеждены, — доброжелательно ответил голос. — Я тоже был искренне убежден, что я профессор университета и занимаюсь наукой. Но теперь я думаю несколько иначе. Когда-нибудь и вы будете думать иначе. Не ищите в моих словах намерения вас обидеть. Проходите на веранду. Дверь слева от дома. Идите по дорожке.

Дорожка, вымощенная желтым кирпичом, привела сенатора к крылечку о трех ступеньках.

— Там что-то испортилось, — предупредил голос. — Отворяйте дверь сами. Она не заперта.

Сенатор приказал себе протянуть руку и коснуться двери. Ничего страшного не случилось. Сенатор повернул ручку, открыл дверь и, не входя, быстрым взглядом окинул видимую часть веранды. Верхние стекла были совершенно затемнены, нижние пропускали свет наполовину. Стекла были плохо подобраны: через одни свет проходил чуть розоватым, через другие — лиловым. Дешевый серый ворсистый пол, пустой столик, два кресла, — больше никакой мебели. В глубину дома вели две противно голубые двери. Они были закрыты. В простенке между дверьми висела географическая карта. Сенатор издали узнал знакомые очертания штата. Жирные красные линии, нарисованные от руки, делили штат на участки всевозможных форм и размеров. Тем же красным цветом на участки были нанесены трехзначные номера.