Вздох повторился.

И сенатор понял, что задыхающийся неслитный голос — это звучание его души, что эти люди зачарованы слиянием их душ в общий согласный хор, что они этого добивались долгим трудом и теперь наслаждаются его плодами, а он здесь лишний со всеми его мыслями и заботами, с любовью к Ширли, с пэйперолом, с законом Тинноузера, с упрямым распутыванием всего этого полубесчеловечного клубка. Со своей высоты над кучками крупы он ничего не может дать этим людям, каждому, каждому из них. И им нечего дать ему.

Позади резко вскрикнула Коней.

Сенатор повернулся, споткнулся о какой-то змеящийся мятый провод, вышел в светлую комнату и, ослепленно моргая глазами, увидел Джуса. Джус был огромен. Он стоял посреди комнаты, задевая головой за люстру, и мерно, неустойчиво покачивался.

— Где Алиш? — бормотал Джус. — Где Алиш? Вы все, где Алиш?

— Джус, сядь! Усадите его, — вопила Коней.

А музыка? Все вернулось на стези своя. Она вновь звенела спокойно и слитно. Сенатора неудержимо потянуло назад, в темноту, смотреть на мятущуюся жизнь зеленой паутины. Преодолеть, вплестись, объединиться…

Джус попытался шагнуть вперед и пошатнулся.

Коней бросилась к нему, обхватила за талию. Из кухни выбежал Йонни и те двое, что раньше сидели на диване. Джус переломился и всей тяжестью лег на плечо Коней. Ноги ее подогнулись, но ее и Джуса уже подхватили, грузное тело перебананившего человеконенавистника, как перышко, взлетело и рухнуло на диван. Коней всхлипнула и поправила волосы.

— Мужики, не по правилам. Разве можно меня оставлять одну?

Сенатору стало страшно и весело.

— Кофе готов. Хотите? — предложил Йонни.

— Я хочу туда, — сказал сенатор и повернулся к темной комнате.

— Не советую, — сказал Йонни.

— На первый раз довольно, — поддержал его тот, что раньше сидел на диване рядом с Джусом, а третий мягко и необыкновенно тепло промолвил:

— Нельзя, Джон. Больше нельзя. На тебе лица нет. Арчи, поддержи его. Йонни, дай ему кофе.

— Почему нельзя? — удивился сенатор и заплакал.

Книги! Столько книг на полке! Знакомые буквы на их корешках сплетались в какие-то невразумительные сочетания и перемежались незнакомыми. Это были чужие книги! Они отгораживали его от Ширли. Там, за ними, Ширли, которую он любит и никогда не перестанет любить. И Алишандру Жаиру, с которым надо поговорить. Про все: про крыс, про Ширли и про гуманитарный центр, который строила жена.

— Он мой единственный друг! — сказал сенатор.

— Кто? — спросил его, кажется. Арчи.

— Это тебя зовут Арчи?

— Да. Успокойся, посиди. Коней, подвинь кресло.

— Арчи, скажи, почему я чужой? Разве чужой может что-то сделать?

— Может, — сказал Арчи голосом Йонни. — Все могут. Пей, отче. Стае, стащи Джуса и разверни диван. Отца надо завалить. Он перебананил…

Когда сенатор очнулся и вспомнил все, он оказался в той же комнате на диване. Все было ясно, пусто и тоскливо. Джуса рядом не было. Из соседней комнаты неслась все та же музыка. У стола сидела Коней. Йонни Лундвен, положив локти на стол и широко расставив ноги, что-то объяснял ей, покачивая указательным пальцем. В комнате пахло настоящим бразильским кофе.

— Я поеду, — сказал сенатор, садясь и втискивая ноги в туфли.

Йонни с улыбкой оглянулся.

— Порядок, отче?

— Порядок, — ответил сенатор чужим словом.

— Далеко тебе?

— Нет.

— Зажмурься и вытяни вперед руки. Тронь себя за нос.

Сенатор послушно выполнил указание. Получилось.

— Хорош. Только не торопись. Ширли что-нибудь передать?

— Нет, ничего. Я просто хотел ее повидать.

Йонни кивнул…

И вот сенатор снова в мотеле, стоит у окна комнаты, наполненной коричневатым полумраком. Стоит и смотрит на темную улицу. А на улице дождь.

Да! Все это какая-то неправильная жизнь! И ведь по отдельности, по кусочкам она состояла из верных вещей. И его карьера, и санирование памяти, и закон об упразднении железных дорог, и пэйперол, и будущий закон Тинноузера. Все по отдельности не вызывает сомнений, все безупречно, как люстра, как диван с постелью и ваза с нарциссами в перевернутой комнате мистера Говарда Левицки. Но все вместе нелепо. Почему? Потому что они стоят вверх ногами. Достаточно это понять, и в комнате можно жить, можно спокойно спать, как кто-то спал в ту ночь после кудесничества подполковника Хиппнса. Значит, и здесь тоже достаточно понять что-то очень важное и общее — и все встанет на свои места и можно будет жить дальше. Стоит распахнуть дверь, и комната будет разоблачена. Как же здесь распахнуть дверь? Где она? Надо ее найти. Но ее не найти. Он устал. Он бесконечно устал. Он бессилен. Года всю силу разума умчали. Кого ж теперь зову на помощь я? Откуда это?..

Осознав, что он повторяет стихи, написанные на металлической внутренней крышке розовой кассеты, подаренной ему Маземахером, сенатор не колебался ни минуты. Он вынул кассету из портфеля, положил на стол, сел и открыл верхнюю крышку. Еще раз прочитал стихи, закрыл глаза и повторил их про себя. И открыл вторую — металлическую — крышку. В кассете лежал лист. Один лист пэйперола. А может быть, и не пэйперола, а чего-нибудь другого. И пластмассовое стило.

Троекратно повторив про себя бесхитростное профессорское заклинание, сенатор взял стило и с трепетной дрожью прикоснулся острым кончиком к листу. На листе возникла отчетливая синяя точка.

Так.

Прежде всего надо раскрутить мурлышку. За эти три дня наверняка в ней набралось немало, а может быть, есть и кое-что интересное.

Не спуская глаз с синей точки, сенатор потянулся к портфелю, достал мурлышку и прижал ее к виску. Государственный переворот в Банголе… в Боготе достигнута договоренность… международная комиссия пришла к выводу о необходимости уточнения… остановка насосной станции в Уаргле носит характер… подтверждаются сомнения в компетентности правительственных органов… в Коломбо предположительно ожидается согласование границ зон континентального шельфа в Бенгальском заливе… повторно выдвинуто предложение о пересмотре форм участия стран-учредительниц… порты юго-западного побережья открыты, но федерация транспортников настаивает… тайфун «Каролина» удалось рассеять лишь на ближних подступах к архипелагу… премьер-министр выразил надежду, что неофициального напоминания… общая сумма убытков превышает… похороны сенатора Альбано…

Альбано умер! Ах ты, дьявол! Вот неожиданность! Придется выехать часов в пять, чтобы к девяти оказаться милях в восьмистах к югу, оттуда уже связаться с Гэбом и выяснить, где, что и как…

Но если Альбано умер… Значит, теперь, занявшись пэйперолом, можно не опасаться по крайней мере прерогативных трудностей с законом Тинноузера. Этому делу можно будет дать полный ход без всякой оглядки на северо-восточную группировку.

Сенатор машинально потянул от точки линию вправо через весь лист. Кончина Альбано избавляет его от расчетливого вступительного маневрирования и сводит ситуацию к типичному случаю необходимости принятия решения в кратчайший срок при минимуме информации. У него должна быть четкая позиция, когда он послезавтра встретится с Мартиросяном. С ним иначе нельзя. Обведет. Нанести удар и не давать ни минуты передышки. Любой ценой опередить генералов и сыщиков и не дать им преимуществ и прав прецедента во всем, что касается использования пэйперола или сверхпэйперола в обстоятельствах, сложных для юридического истолкования. После того, как они своею властью установят традиции и порядок работы с пэйперолом, их квадратные параграфы гораздо проще будет превратить в законодательство, чем благие замыслы гуманистов и правоведов. А к чему это приводит — тому примеров множество. Хотя бы отравляющие вещества или ядерное оружие. Копили, копили, всаживали миллиарды, сломали психику поколений, изуродовали столетие. Пусть это метафизика, но, если бы на их пути с самого начала был поставлен четкий законодательный барьер, если бы все это было вовремя извлечено из бункеров и сейфов, остановлено на предконечных стадиях… Остановлено… Да! Остановить!