Кричит, раскрыв рот, наклонившись вперед, согнув ноги в коленях и расста­вив в стороны руки.

Г о н д у р а с о в с М е с о п о т а м о в ы м в испуге убегают из кабинета.

Жилище московских бомжей, расположенное где-то глу­боко под землей, рядом со станцией метро. Время от времени слышен гул прибывающих и отправляемых поез­дов, а также голоса пассажиров. Н е м ч и н с к и й, переодетый бомжем.

Н е м ч и н с к и й(один, говорит сам с собой). Уже третий день живу я здесь, в подземном обиталище бомжей, и сам не знаю, зачем я это делаю? Какую правду я ищу, ответы на какие вопросы хочу я полу­чить? У меня есть любовь, и я не знаю, настоящая она, или выдуманная? У меня есть работа, и я не знаю, фарс ли это, или действительно необходимая людям профессия? Я писал бессмысленные заметки, я не знал, к чему приложить свои силы, я думал, что уже погиб окончательно, и никогда не смогу стать стоящим журналистом. И вот передо мной, как искра, как вспышка света, мелькнуло какое-то видение, я ухватился за кончик истины, всего лишь подозревая, что это нечто большее, такое огромное и необъятное, что изменит в корне всю мою жизнь, а, возможно, и жизнь окружающих. Я услышал всего лишь два слова: «Блистательный Недоносок», – и был околдован их мра­чной и тайной магией, о сути которой я еще не дога­дывался. Я стал разматывать этот клубок, я спустил­ся в московские катакомбы, я стал временным бомжем, я пробирался по лабиринтам и подземным коллекторам, я полз по заброшенным шахтам, ходил на дело со свои­ми новыми друзьями, вступал в стычки со случайными конкурентами. За три дня я узнал жизнь так, как не мог узнать ее за двадцать три ранее прожитых года, И вот наконец-то я раскопал то, что искал, ухватив­шись за кончик ниточки, всего лишь за два гипноти­чески подействовавших на меня слова; я наконец-то выяснил, что Блистательный Недоносок – всего лишь имя одного московского бомжа, который обитает в этой норе (обводит рукой свое тесное жилище), временно ставшей и моим вынужденным прибежищем. Ну и что дальше, ну и что мне это дало? Ровным счетом ничего, и моя бессмысленная статья, обманом, с по­мощью, очевидно, Марины тиснутая в газету, так и останется, по всей видимости, набором бессмысленных метафор и восклицаний, за которую меня, разумеется, уже успели с треском уволить. Вот итог моих неяс­ных и полумистических прозрений, вот итог моей не­удавшейся жизни. Я сижу в крысиной норе и жду воз­вращения моих новых товарищей, и, по всей видимос­ти, путь наверх, в мир света и настоящей человечес­кой жизни, мне отрезан уже навсегда!

Некоторое время удрученно молчит. Входит Н е д о н о с о к.

А р к а д и й. Привет, Недоносок!

Н е д о н о с о к. Привет, Крапива! (Вынимает из сумки припасы, расставляет на столе, наливает в стаканы вино. А р к а д и ю.) Давай, Крапива, выпьем, се­годня был хороший день, и неизвестно еще, что будет завтра, так что давай ловить миг удачи! (Поднимает вверх стакан.) За тебя, Крапива, за твое приобще­ние к миру московских бомжей!

А р к а д и й(поднимает в ответ свой стакан). За тебя, Недоносок, и за удачу, которая сегодня есть, а зав­тра может исчезнуть, как исчезает все в этой жизни!

Чокаются, пьют, некоторое время молча едят.

А р к а д и й. Расскажи мне, Недоносок, откуда ты получил такое странное имя? Если, разумеется, это не очень большой секрет, и ты не прячешь его от своих това­рищей по несчастью?

Н е д о н о с о к(смеется, откидывается на стуле, или на каком-то подобии стула). О нет, это, разумеется, не секрет, и о нем знают все, кроме тебя, Крапива. Недоноском меня прозвали из-за того, что я действи­тельно недоношенный, и родился семимесячным потому, что мою матушку, царство ей покойной, небес­ное (крестится), кто-то по глупости испугал. Но зна­ешь, Крапива, родиться семимесячным гораздо лучше, чем восьмимесячным. Восьмимесячные живут очень не­долго, а у семимесячных шанс дожить до седин и до солидных годов гораздо больше, и многие этим шансом успешно пользуются!

А р к а д и й. Вот оно что! Все, оказывается, очень про­сто. Ну, а приставку «Блистательный» ты за какие подвиги к своему имени получил?

Н е д о н о с о к. А приставку «Блистательный», Крапива, я получил к своему имени уже гораздо позже, после того, как стал поэтом, переехал в Москву и издал здесь свою первую, а также и последнюю, книгу сти­хов.

А р к а д и й(удивленно). Ты был поэтом и издал в Москве свою первую книжку стихов?

Н е д о н о с о к(продолжая закусывать). А что тут странного? Многие люди приезжают в Москву и изда­ют здесь свои первые книги стихов. Пробиться в Москве вообще гораздо проще, чем в провинции. Москва – открытый город, это блистательный мегаполис, и во­обще вселенная духа, здесь происходят стремительные взлеты и не менее стремительные падения вниз, здесь делаются состояния и имена, пишутся романы и стихи, ставятся блистательные спектакли и совершаются гну­сные преступления. Здесь можно все получить и все потерять, и я, как видишь, тоже испил до конца эту сладкую чашу соблазна!

А р к а д и й(заинтригованно). Ну а потом, что было по­том? После того, как ты издал свою первую книгу стихов. Тебя заметили, ты стал известен? Тебя приг­лашали на какие-то презентации и вечера?

Н е д о н о с о к(грустно улыбаясь). Что стало потом? Потом, Крапива, произошло то, что происходило до меня уже не с одним поэтом, – я испугался. Я испугался своих несовершенных стихов, я испугался большого пространства, яркого света пюпитров и люстр, который вдруг осветил меня всего, с головы до ног, со всем моим несовершенством и самомнением. Со всем моим блистательным несовершенством и блистательными, очевидно, блестками таланта, который во мне был и никуда не ушел, и который как раз и дал мне при­ставку к моему первому прозвищу.

А р к а д и й. Ты испугался собственных стихов? Их воз­можного несовершенства и незаконченности? Да, я го­тов допустить, что так может быть, что люди дейст­вительно страшатся того, что родилось в их душе. И что же ты сделал после этого?

Н е д о н о с о к(грустно улыбаясь). После этого? После этого я утопил свои стихи в ближайшем пруду.

А р к а д и й. Ты утопил в пруду собственные стихи?

Н е д о н о с о к. Да, Крапива, я поступил именно так. Их было очень много, не меньше пятидесяти пачек, и я утопил их все до одной, методично, со слезами на глазах, с судорожными всхлипываниями и с осознанием того, что топлю в пруду собственное творение, свое родное дитя, которое сам же взрастил и взлелеял, сам дал жизнь, а теперь эту дарованную жизнь отни­маю. Я смотрел на свои пачки стихов, которые не хо­тели тонуть, которые плавали посередине пруда, а на них садились лягушки и утки и лили вместе со мной горькие слезы. Но я был упорен и беспощаден, я на­шел на берегу какую-то длинную палку, и методично, одну за одной, пустил на дно все злополучные пачки стихов, и к тому времени, когда они наконец-то ушли на дно, я действительно стал Поэтом. Поэтом с бо­льшой буквы, которому не страшно уже ничего. За мо­ими подвигами у пруда наблюдали собаки, дети и бом­жи. Последние отвели меня, полубольного и полубезум­ного, в эти подземные катакомбы, и дали мне мое ны­нешнее имя, то есть Блистательный Недоносок. Наверное, я и есть на самом деле такой, то есть гений и ничтожество одновременно, но это все временно, до тех пор, пока я не закончу писать новую книгу сти­хов, и не выйду наверх, чтобы снова издать ее, и на­чать все сначала.

А р к а д и й. Ты продолжаешь писать стихи? А не прочитаешь ли мне что-нибудь из вновь написанного?