И наконец, личный, кажется неизвестный, мотив в написании данных мемуаров. После убийства Вацлава Воровского Троцкий и его жена стали как бы опекунами тяжело больной туберкулезом дочери Воровского Нины. Девушка на правах члена семьи почти каждый день приходила к ним в Кавалерский корпус Кремля. Между Львом Седовым и талантливой, но очень экзальтированной Ниной Воровской завязался бурный роман. Даже и после разрыва между ними добрые отношения двух семей не прервались. Более того, дружба приобрела еще и политическую окраску. Во второй половине 20-х годов Нина Воровская примкнула к "объединенной" оппозиции, возглавляемой Троцким, Зиновьевым и Каменевым. После же раскола рядов оппозиции, последовавшего вслед за XV съездом партии, Нина продолжала считать себя троцкисткой. Серьезной подпольной работы она вести не могла по состоянию здоровья. Однако с первых же дней существования Красного Креста большевиков-ленинцев включилась в его деятельность. О ней мы читаем в "Бюллетене оппозиции" в марте 1931 года: "Умерла Нина Воровская, 23-х лет, сгорев в огне туберкулеза. Дочь В. В. Воровского, старого революционера-большевика, убитого в Швейцарии белым террористом, Нина унаследовала от отца самостоятельный и строптивый склад характера, общую талантливость натуры, иронические огоньки в глазах, но -- увы! -- также и тяжкий недуг". По всей вероятности, автором некролога является сам Лев Троцкий. Он продолжает так:

"Уже то, что сказано о психологическом складе Нины, объясняет достаточно, как и почему она в совсем еще юном возрасте примкнула к оппозиции. Примкнув, она не знала уже ни сомнений, ни колебаний. Ее комната в Москве была одним из очагов комсомольской и партийной оппозиции. Нина рвала с друзьями в тот час, когда они рвали с оппозицией. Из комсомола Воровская была исключена, о принятии в партию не могло быть и речи.

От отца -- кажется, также и от матери -- Нина унаследовала и артистические данные: она была оригинальной рисовальщицей. ...> За границей (в Берлине.-- М. К.) она подверглась тяжкой операции (тораксопластика). Прежде чем Нина успела оправиться, ее срочно вызвали в Москву, через полпредство. Полуофициально ей объяснили внезапный вызов валютными соображениями. В действительности же власти установили, несомненно, связи Нины с нами и с иностранными оппозиционерами и решили сразу оборвать ее пребывание за границей... Судьба не дала Нине развернуть свою личность. Но все, кто знал ее, сохранят в своей памяти этот прекрасный и трагический образ".

После кончины Нины доброе отношение к ней Троцкий как бы перепроецировал на Вацлава Вацлавовича Воровского. А по словам известного троцкиста Виктора Далина, хорошо знавшего Нину Воровскую, Лев Седов как-то передал тяжело больной девушке в Москву с оказией: "Старик работает над биографией твоего отца".

* * *

Упомянем еще один (правда, побочный) импульс, побудивший Троцкого написать о Воровском. Среди бумаг Льва Троцкого, которые он незадолго до своей гибели передал на хранение в Гарвард, в отдельной папке сохранились заготовки к полемике с итальянским политиком и дипломатом Сфорцей. В своей книге Сфорца вложил в уста Воровского немало пошлости, не свойственной советскому дипломату, и самой дешевой клеветы. В годы эмиграции Троцкий довольно часто встречался с измышлениями такого рода. Поэтому-то книга Сфорцы, попадаясь постоянно на глаза Троцкому в его рабочем кабинете, подталкивала его к работе над мемуарным сборником "Мы и они". "...Я хотел бы написать статью: Ленин, Боровский и граф Сфорца. Этот пога-ненький либерально-сиятельный итальянский дипломат гнусно оклеветал Ленина и Воровского. Разоблачить и уличить его можно беспощадно. Книга Сфорцы вышла на всех языках и широко рекламировалась в Америке. Как Вы думаете, нашлось бы место для такой статьи?" -- советовался Троцкий 25 января 1932 года все с тем же Максом Истменом, который одно время служил посредником между Троцким и американскими журналами и издательствами.

Мемуарная канва жизни Вацлава Воровского у Троцкого в конце концов застопорилась. Зато в работе над книгой "Мы и они" он довольно успешно продвинулся, вырисовывая портрет Леонида Красина. Их многолетние отношения складывались в различные периоды жизни диаметрально противоположно. Большевик-примиренец, "техник номер один" российского подполья

(кто только не пользовался бомбами и капсюлями из его подпольной лаборатории и не жертвовал ему денег "на террор"!), Красин с самого начала довольно хорошо относился к Троцкому. Их добрым контактам, установившимся в 1905 году, ничуть не мешало недавнее меньшевистское прошлое Троцкого, объявившего себя "внефракционным социал-демократом", и его упорное нежелание склонить выю перед Лениным. Судя по всему, Красин ценил тогда в Троцком и незаурядного человека и политика большого масштаба. Троцкого же с самого начала подкупал широкий размах Красина, его душевная доброта. (Будучи человеком довольно сухим, Троцкий, как правило, легко сходился со своими антиподами.)

Неизвестно, насколько интенсивно поддерживали Красин и Троцкий отношения между собой в период революционного спада,-- в биографических записках Троцкого, оставшихся неоконченными, сохранилась лишь коротенькая сцена, да и то со слов Надежды Крупской, о том, как Красин отошел от рабочего движения. Зато встретились Красин и Троцкий снова в 1917 году в Петрограде, по сути дела политическими противниками. Если Троцкий находился в то время на крайне радикальном крыле российского рабочего движения, то, проштудировав письма Красина в Амстердамском институте социальной истории, остается неясным, можно ли причислять в это время Красина вообще к социал-демократии?

Как не похож Леонид Красин в этих письмах на портреты, долгие годы выполнявшиеся по заказам свыше московскими богомазами! В доверительных письмах к жене звучит самая непримиримая критика политики большевиков, насильственно взявших власть в свои руки (как считал Красин) путем вооруженного переворота в октябре 17-го; особенно резки выпады в адрес Троцкого и Ленина. Подобная позиция отчетливо прослеживается у Красина вплоть до 1919-го и даже до начала 1920 года. Однако она не помешала ему (впрочем, как и Горькому, и почти всем бывшим участникам группы "Вперед!", и запрещенной по личной инициативе Ленина редакции "Новая жизнь") совершить превращение из Савла в Павла на пути в Дамаск.

Несмотря на весь наносной цинизм богатого промышленника и сибарита "товарищ Никитич" сдавал после октябрьского переворота свои идейные позиции в муках и тревогах. И у самого начала этого нелегкого для Леонида Красина пути мы видим Льва Троцкого. Еще 5 ноября 1917 года Троцкий обратился к лидеру рабочих-мегаллистов Александру Шляпникову: "Нам необходим министр торговли и промышленности... Как вы относитесь, в частности, к кандидатурам Л. Б. Красина или Серебров-ского?" И именно по предложению того же Троцкого Красина включили (имея в виду его широкие связи в германских промышленных кругах) в мирную делегацию, которая с декабря 1917 года вела переговоры с представителями кайзера Вильгельма в Брест-Литовске. После этого между Красиным и Троцким восстановились коллегиальные, а затем постепенно наладились и старые дружеские отношения. Интенсивно общались они и в годы гражданской войны. Во время боевых действий против войск белых генералов и Антанты Леонид Красин принимал участие в работе Совета Труда и Обороны. Будучи председателем Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии и одновре

менно наркомом торговли и промышленности, Леонид Красин обладал воистину диктаторскими полномочиями в области снабжения армии и организации экономики всего тыла. Многочисленные источники, сохранившиеся в архивных фондах, подтверждают слова Троцкого: "Все, что он делал, он делал хорошо".

В 1920 году конкретные контакты Красина с военным ведомством ослабли. На его место по просьбе Троцкого был назначен Алексей Рыков Однако добрые отношения Красина с Троцким из-за этого не прервались. А вскоре оба они почувствовали, что в глазах части партийного аппарата оказались "не ко двору". После того как Ленин в начале 1923 года полностью потерял работоспособность, партию большевиков (а следовательно, и высшее руководство Советской России) возглавила "тройка". Она состояла из Зиновьева, Каменева и Сталина (Зикаси -- называли эту "тройку" современники с легкой руки записного остряка партийных съездов Давида Рязанова). С самого начала своего отнюдь не эфемерного существования "тройка" представляла интересы центрального, а особенно провинциального (губернского) партийного аппарата. Пользуясь столь весомой поддержкой, "тройка" уже в 1923 году de facto захватила власть на партийном Олимпе.