Вокруг сверкает, искрится снег.

— Пора очки надевать, — говорю я.

— Пора уже, — отвечает Старик, и мы надеваем темные очки.

Я хочу перенести его через ручей по выступающим из воды камням, но он протестует:

— Сам перейду, я не боюсь.

Но я все-таки беру его за руку, и мы переходим ручей вместе.

— А смешно как, звери испугались тараканища! — щебечет Старик. — Такие большие — и все испугались.

— Какие звери? — не понимаю я.

— «Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом наперед...» И испугались все. Даже львы поклонились ему. Все попрятались. Такие большие! А птичка маленькая не испугалась, прилетела и съела таракана усатого. Правда?!

— Правда. Того, что тебе по силам, бояться не надо. Но надо хорошо знать, что тебе по силам, а что пока нет.

— Конечно! Лев ведь сильнее таракана, правда? Лев, если бы захотел да не испугался, он бы съел таракана. А таракан его съесть не может. Правда?

— Ага. Вот сейчас должен быть ручей, где живут оляпки. Мы там сядем на мосточке и будем смотреть, как они летают, ныряют, купаются. Ты никогда не видел оляпок?

— Никогда не видел.

— Это замечательные птицы. Грудка у них белая, а все остальное перо коричневое. Они могут бегать под водой, прямо по дну, и даже летают под водой против течения. Машут крыльями, как в воздухе, и вода их не сносит. Ты знаешь, я один раз нашел гнездо оляпок, которое было устроено за водопадом. Чтобы в него попасть, оляпки пролетали прямо через водопад. Они так и вырастили своих птенцов за стеной падающей воды. А скоро оляпки будут петь, они поют уже в феврале, хотя остальные птицы начинают петь только в апреле — в мае. Так красиво это у них получается, старина! Сядет птичка оляпка на камень посреди воды и поет заливается. А кругом солнышко, вода журчит.

— А зачем они поют?

— Настроение у них хорошее, все в порядке. Что ж им не петь?

— Настроение хорошее, когда товарищи хорошие.

— Товарищи?! Да, ты прав. Это точно.

Перед самым мостом на дорогу опять вышла вода и образовала большую наледь. Спускаться по ней опасно: лед покрыл самый крутой участок дороги, с одной стороны которой отвесный обрыв в основное русло реки, а с другой стороны поднимается склон с крупными камнями, скрытыми под глубоким снегом. Крепко взяв за руку своего маленького друга, я стал обходить наледь верхом. Снегу оказалось ему по грудь. Хотел возвращаться, но нога соскользнула с невидимого обледенелого камня и погрузилась в воду. Я схватил Старика под мышки и с трудом выбрался на дорогу ниже наледи. Ноги остались у него сухими.

Мы вышли на мостик, покрытый свежими щепками с красноватой сосновой корой. Оляпок не было.

— Вот здесь они и держались. Пять штук сразу было. Давай посидим подождем.

— Давай подождем, они прилетят!

Я снял горнолыжный ботинок, вылил из него воду, выжал носок и положил его на теплое бревно. Даже на солнце нога мерзла. Она недавно обморожена. Пришлось растирать пальцы ступни шерстяной рукавицей.

Вдали блестела льдом вершина, замыкающая ущелье. Зимой на крутых ее склонах снега меньше, чем летом. Лед сверкал, словно «зайчик», направленный в лицо.

Мы ждали около часа, но оляпки не появлялись. Старику надоело, и он сказал:

— Улетели оляпки, нету их.

— Что ж поделаешь, не повезло нам сегодня. Увидим в следующий раз.

Когда мы зашагали по дороге к своим лыжам, он спросил меня:

— А на могилку к Вите мы разве не пойдем?

Заходить на могилу мне уже не хотелось. Солнце быстро уходило, и нога моя и без того мерзла.

— Зайдем, — сказал я.

Поднявшись по снегу на бугорок, мы подошли к могиле. Здесь, на солнцепеке, было тепло. Земля оголилась. Старик первым стянул с головы свой колпак. Несколько минут помолчали, потом он сказал:

— А здорово нам сегодня не повезло, правда?

— Пустяки... Случается, что человеку не повезет гораздо больше.

— А оляпки большие?

— Не очень. С дрозда. Ты видел когда-нибудь дрозда?

— Дрозда не видел, — признался Старик.

— Ну воробья ты знаешь, конечно?

— Воробья видел. Воробьи у нас в Ленинграде крошки клюют на окне. И на улице видел. Их полно!

— Так вот, оляпки раза в два больше воробья.

— Он сам хотел, чтобы его здесь похоронили? — спросил Старик.

— Да.

— А как же он хотел, чтобы его здесь похоронили, когда он был уже мертвый?

— Да так, сказал как-то, что в случае чего хотел бы лежать здесь. Тут всегда тепло, и вершины отсюда видно.

— Это ты его угробил? — спросил он вдруг.

— Что ты говоришь, Андрей?! Подумай, что ты говоришь?

— Так все говорят.

— Так говорят злые люди. Это неправда. Ты не должен повторять за этими недобрыми людьми. Ведь я же его задержал! Ведь он остался на моей веревке! Он ударился головой при срыве... Перелом основания черепа, ты понимаешь? Это очень нехорошо, это конец. Я подошел к нему. Но что я мог сделать?! Мы были вдвоем, шли двойкой. Так могут говорить только люди, которые не представляют себе, что это такое. Я уже тысячу раз объяснял все! Господи, неужели я должен еще оправдываться перед тобой?! У него не было лучшего друга, Андрей. Об этом знаю только я один. Ну ладно, пойдем!

Мы спустились на дорогу и пошли к нашим лыжам, догоняя быстро уходящее солнце.

Ночи были душные. В помещении спать было тесно и неинтересно. Студенты ночевали на скирде. Она стояла у самого обрыва над Окой, на краю села Горы, где второй курс проходил практику по физической географии и работал на прополке овощей. Василий был единственным мужчиной в группе, ему было уже тридцать, а девушкам по двадцать. Девушки не стеснялись его, часто шутили над Васей и поверяли ему свои душевные тайны, потому что он все равно «старый и женатый». Сейчас Василий лежал на спине, положив руки под голову, смотрел в темное небо и тосковал: впервые за десять лет он был летом в горах.

— Вась, а ты кем там? — спросила Зинка.

— Я там начспас, — ответил он.

— Это что такое?

— Начальник спасательной службы.

— Ну, расскажи, расскажи, интересно ведь. Да замолчите вы! — цыкнула Зинка на девушек. — Пусть Васька расскажет про альпинизм. Давай, Вась!

— Да я не знаю, что рассказать, — тихо отозвался Василий, — ничего не вспомнишь по заказу-то.

— Что-нибудь страшное, — попросила маленькая изящная Елочка. Она лежала рядом с ним, свернувшись клубочком и положив голову на колени подруги. — Как на самую высокую гору залезал. Ты говорил, прямо по отвесной скале поднимаются, а стена с километр высотой. Правда это? Или как кто-нибудь упал...

— И ты не боишься? — заговорила опять Зинка и, не дождавшись ответа, заключила: — Врешь ты все.

— Да как сказать... — отозвался Василий, ничуть не обидевшись, — смотря когда и чего.

— Вот и расскажи самый страшный случай, — не унималась Зинка. — А ты, Елка, молчи! Чего ты понимаешь!

— Ладно, про страшное, — начал Василий, — попробую рассказать, как испытал страх, даже ужас. Я думаю, страшно бывает то, что неожиданно и необъяснимо, против чего нельзя бороться. Во время восхождений мы сами руководим своими действиями и все зависит только от тебя и твоих товарищей, которым ты веришь. Кроме того, ты всегда знаешь свои силы и возможности, и если уж идешь на серьезное восхождение, то, значит, уверен в себе.

Я тогда был начальником спасательной службы одного из лагерей Центрального Кавказа. Однажды под вечер получаю радиограмму: «На Эльбрусе пропал человек. Вышел без разрешения, ночью. Высылайте спасотряд».

У нас не полагается альпинистов-одиночек, хотя на Западе одиночные восхождения до сих пор весьма популярны. Мы никогда не отпускаем в горы человека одного, не говоря уже о восхождениях. Что может сделать один человек на трудном маршруте? Кто его подстрахует, кто удержит в случае срыва, поможет при травме? Как сможет он пользоваться веревкой, крючьями? Все наше снаряжение и альпинистская техника рассчитаны на работу группы, работу с товарищами, в связке. Одиночное восхождение — это бессмысленный риск, игра со смертью.