Офелиа не сказал ничего о сроках пребывания в должности. Но мой контракт заканчивается в мае.
Он очень часто употреблял слово «посредственность».
Я смотрел мимо его лысеющей головы на машины, проезжающие мимо, несущиеся куда-то вдаль, по своим делам.
И представил себя тольтеком,[6] неожиданно перескочившим через многие тысячи лет и попавшим на эту улицу: впервые в жизни бедняга увидел отвратительные, сверкающие чудовища с огромными стеклянными глазами, гладкой, разноцветной шкурой и железными клыками, абсолютно симметричными и словно покрытыми лаком; мои легкие наполнились воздухом, потому что я стал свидетелем того, как несчастные мужчины и женщины, которых пожрали эти уродливые чудища, на огромной скорости уносятся в их мерзкой утробе куда-то в неизведанные дали.
Я никак не мог понять, почему же они совсем не расстроены из-за того, что их проглотили целиком.
Когда Офелиа меня отпустил, невнятно, но пугающе намекнув на другие дни и другие лица, меня трясло. Я вернулся в свою квартиру и долго сидел в темноте, стараясь ни о чем не думать. А машины, проносившиеся по Западному шоссе, наполняли мой дом своими отчаянными воплями.
На разделительной линии Гранд-Централ-Парквей росла сухая желтая трава; как раз в том месте, где лежат великолепные останки Всемирной выставки, внушительные и никому не нужные, я увидел целую семью: отец, мать и трое детей разбирали на части «крайслер-империал». Они уже вытащили сиденья, прислонили их к корпусу машины, и теперь старший сын вынимал радио из приборной доски. Когда отец приподнял заднюю часть машины, две девочки подставили кирпичи, чтобы мать могла снять колеса.
Эта компания напомнила мне осквернителей могил.
Когда я высказал свои мысли студентам после утренней лекции, один из них протянул мне экологическую газету, в которой было написано следующее: "Сообщается, что в 1967 году в Чикаго, Нью-Йорке и Филадельфии было обнаружено тридцать тысяч брошенных машин".
Меня охватило ликование. Значит, машины тоже умирают.
Их бросают, и они остаются непогребенными; а потом появляются вурдалаки и, словно стервятники, рвут их в клочья, разбирая на составные части.
Эта идея помогла мне пережить еще один тоскливый день.
На выходных Эмиль Кейн и его жена пригласили меня на обед, я рассказал им о своих открытиях, и они посмеялись из вежливости. Я заметил, что в последнее время машины постоянно занимают мои мысли. Довольно странно.
Его жена, а готовит она просто отвратительно (это ужасно, особенно учитывая тот факт, что Кейны теперь почти единственные, кто приглашает меня на обед — и куда только все подевались: причуды моего воображения или наступило время массового исхода из города?), так вот, его жена, она невероятно много читает. Например, банальные публикации левых. Она тут же внесла свою лепту в разговор, сообщив малоинтересную информацию о том, что автомобили отняли гораздо больше американских жизней (это ее формулировка), чем все войны, в которых мы принимали участие. Я не поверил. Тогда она отправилась к соломенной корзинке для цветов, в которой они хранят журналы, и принялась искать.
Открыла какой-то журнал, пролистала и показала заголовок на самом верху страницы, крупным шрифтом. Там говорилось, что 1 750 000 человек погибло в результате автомобильных катастроф с тех пор, как было изобретено это средство передвижения. За первые десять лет войны в Индокитае с жизнью рассталось 40 000 американцев; за это же время машины убили 437 000 — иными словами, в одиннадцать раз больше.
— Как интересно, — сказал я. Если ты не в состоянии купить курвуазье, приходится отказываться и от клубники на десерт.
В Соединенных Штатах семь миллионов автомобилей попадает на помойку. Как интересно.
Должен признать, у меня довольно вздорный характер. За кофе я сделал все, чтобы либеральная природа жены Кейна повернулась против нее.
— Представь себе, — сказал я (она перестала собирать крошки маленькой щеткой на батарейке, работавшей совершенно беззвучно, и улыбнулась), представь себе такую ситуацию. Мы ужасно беспокоимся по поводу меньшинств, с которыми плохо обращаются. Например, люди с черной кожей, которых мы без зазрения совести называем «негры», пуэрториканцы, америнды[7] (вне всякого сомнения, самые благородные из всех нас), мексиканцы…
— Следует называть их «чикано», — перебила меня жена Кейна, решив, что удачно пошутила.
Я не обратил внимания. Неуместные заявления на эту тему часто граничат с бестактностью.
— Все это меньшинства, не так ли, — продолжал я. — Но почему мы с презрением относимся к самому многочисленному меньшинству, имеющемуся в нашем обществе?
— К женщинам? — вставила она.
— Ничего подобного, — возразил я ей. — Сегодня женщинам принадлежит весь мир.
Она бы с удовольствием обсудила эту тему. Но я махнул рукой, заставив ее замолчать.
— Нет-нет, дай мне договорить, Кэтрин. В настоящее время автомобили являются самым многочисленным меньшинством в нашей стране. Их больше, чем мужчин, или женщин, или нисеев,[8] больше, чем людей моложе тридцати лет или республиканцев, даже больше, чем нищих. По правде говоря. может быть, они даже составляют большинство. И тем не менее мы относимся к ним как к вьючным животным, сталкиваем друг с другом, наносим повреждения, бросаем прямо на дорогах, даже не озаботившись похоронить по всем правилам, мы их не любим, продаем так римляне продавали рабов, думаем о них только в том смысле, в каком они отражают наше положение в обществе.
Кейн ухмылялся. Он чувствовал, что мое выступление скорее основывается на неприязни к его жене, чем на искренней уверенности в собственных постулатах.
— Ты это о чем?
Я развел руки в стороны:
— Просто я считаю, что они имеют право нам мстить. То, что им удалось уничтожить всего 1 750 000 людей с 1896 года, когда Форд провел успешные испытания, поместив двигатель внутреннего сгорания в экипаж, не запряженный лошадью… лично мне это кажется своего рода слабостью с их стороны. Кейн рассмеялся:
— Ну знаешь. Том!
— Именно.
— Ты наделяешь неодушевленные предметы разумом, коим они просто не могут обладать. Я видел, какты поносил Уолта Диснея за антропоморфизм, но то, что ты говоришь, несравнимо с его заявлениями.
Орсон Уэллс однажды играл (немного даже слишком ярко) в фильме под названием "Черная магия". Он изображал Калиостро и околдовал всех, с кем общался. В фильме у него был мрачный, пронзительный взгляд. Он смотрел из-под нависших бровей и говорил загробным голосом. Очень впечатляюще. Именно такой вид я и напустил на себя сейчас, во время разговора с Кейном и его женой.
— Никакой это не антропоморфизм. Групповой разум — вовсе не новое понятие. Он присущ насекомым, даже некоторым растениям. Если теория "большого бума" относительно возникновения Вселенной верна — а после того, как был открыт квазар, мы в это твердо верим, — если Вселенная вот так, сразу, взяла и появилась — в таком случае, по-моему, вполне логично предположить, что разум может возникнуть совершенно неожиданно, тоже вследствие "большого бума".
Кейн и его жена молча смотрели на меня. Похоже, они поверили, что я говорю абсолютно серьезно.
И наконец я выдвинул свой последний довод:
— Подумайте о наших предках неандертальцах. Разве идея о "большом буме", в результате которого они вдруг стали разумными, не отвечает на вопрос о том, как получилось, что мы тут с вами сидим и мило беседуем? Я уверен, что то же самое произошло и с автомобилями. Массовое сознание, гештальт,[9] если хотите. Общество внутри общества. Объединение колесных.
Когда мне было шесть лет, у моей матери начался ужасный бронхиальный кашель. Семейный врач настоял на том, что она должна отправиться на несколько месяцев в Аризону. Мама взяла меня с собой. В результате в том учебном году я не приобрел абсолютно никаких основополагающих навыков в арифметике. И до сих пор прибегаю к помощи пальцев, если мне нужно что-нибудь сосчитать, естественно, стараясь не привлекать к себе внимания. Именно по этой причине меня никогда не интересовали точные науки, и уж особенно строгие и наводящие смертную тоску законы математики. Ни разу в жизни мне не удалось дочитать до конца статью по физике. То, что я сейчас говорил, было полнейшей чепухой, мою теорию мог разнести в пух и прах любой студент-естественник. Но Кейн занимался поэзией Чосера, и его забавляли мои измышления, а жена Кейна была самой настоящей дурой.