Перед замком Сан-Анджело была устроена потешная битва, унизительная по своей сути. Для нее всех папских слуг нарядили в вычурные (и непомерно дорогие) костюмы нелепого фантастического покроя. «Оружием» были апельсины, которыми все с остервенением кидали друг в друга. Я наотрез отказался принимать в этом участие, хотя Лев просто умолял меня.

– Это же игра, Пеппе! – воскликнул он. – Не порти веселье!

– Ваше Святейшество намерено принять участие? Вероятно, нарядившись Мессалиной, с апельсином, засунутым в жопу?

– Это было бы неприлично. Я приказываю тебе присоединиться к игре.

– Я со всем уважением отказываюсь подчиниться приказу Вашего Святейшества.

– Я велю выпороть тебя и бросить в тюрьму, наглый сучий выблядок! – вскрикнул он, топнул ногой и застонал от боли, так как сотряс свою воспаленную задницу (за два года она лучше не стала, но ведь лучше не стали и его амурные утехи).

– Прошу прощения, Ваше Святейшество, но я к ним не присоединюсь.

– Тогда, черт с тобой, пойдем, посмотрим, – сказал он, успокаиваясь.

И я пошел. Зрелище меня совсем не развеселило, несколько человек получили даже тяжелые травмы («Я буду молиться за вас», – помпезно произнес Лев, благословил, и их унесли на носилках). Льву битва так понравилась, что он распорядился повторить ее на следующий день.

Народное шествие было просто блестяще, и приближено, насколько это было возможно, к стилю древних. Я сидел вместе со Львом и почти всеми членами папской курии на стене Сан-Анджело и ждал, когда шествие будет проходить мимо. Как я уже сказал вам, Серапика как раз ради этого занятия и оторвал меня от написания мемуаров. Думаю, что некоторые из чванливых гостей были потрясены тем, что Лев так неприкрыто радуется этим вульгарным представлениям, так как мне попалось письмо, которое Анджело Джерманелло, очевидно, писал маркизу Мантуанскому. Джерманелло легкомысленно оставил письмо недописанным в одной из читален рядом с главной библиотекой, и я не посчитал зазорным тотчас удовлетворить свое любопытство. Вообще-то у меня даже склонность читать чужие письма, что вы и сами вполне можете заметить.

Я почувствовал в этом письме слегка неодобрительный, ханжеский тон:

To, что упоминание о смерти Альфонсины Орсини и описание того, как Папа проводит весь день наблюдая за всеобщим празднеством, стоят рядом, думаю, не случайно.

Шествие началось от Капитолия утром Giovedi grasso. Процессия медленно прошла по Via del Bianchi к замку Сан-Анджело (где мы его поджидали и где она еще больше замедлила свой темп, чтобы выразить почтение Льву, а также чтобы мы смогли дольше ею полюбоваться), затем проследовала к собору Святого Петра. Закончилось шествие на Piazza Navona уже в сумерках.

В этом году было тринадцать передвижных платформ, которые, кроме других легендарных персонажей и героев, представляли Италию (изображение наподобие статуи, которая была у Льва), Нептуна, Геркулеса, Атланта, Эола, Вулкана, реку Тибр, Капитолийскую волчицу, Александра Великого (да еще и на коне, как вам это нравится!). Там также были два довольно неврастеничных верблюда, которых прислал Льву в подарок какой-то властелин-сикофант, пытаясь снискать милость. Думаю, он искренне считал, что мы будем рады тому, что по Ватикану слоняются два вонючих животных и срут где попало.

И наконец, там был гигантский глобус, на который довольно неустойчиво был посажен ангел. Это последнее символизировало триумф религии. Следом шли наряженные в древнеримские костюмы около двух сотен молодых людей, представлявших гильдии Рима, в чем было немало иронии, если вспомнить, что римская молодежь славится прежде всего своим бездельем. Она шатается по улицам и пакостничает. Античность наложила, так сказать, на все свою печать, и это не удивительно, если принять во внимание страсть Льва к культуре древнего мира. Ему очень польстило (думаю, Лев был искренне тронут), когда он заметил пурпурно-голубое знамя, вышитое золотой нитью и украшенное драгоценными камнями, на котором был изображен он, как бог Солнца. Когда процессия проходила под стенами Сан-Анджело, всюду слышались радостные крики «Viva Leone! Viva il Papa!», сливавшиеся в единый мощный рев. Лев воодушевленно махал людям, и, клянусь, я видел, как он смахнул слезу тыльной стороной ладони. Казалось, что возродились слава и великолепие Республиканского Рима, но в облачении воскрешенного античного образования, науки и искусства. Воистину золотой век Афины Паллады. Золотой век Папы из семейства Медичи.

Естественно, много было и незапланированного веселья: почти все веселящиеся были пьяны и пили, вероятно, уже целую неделю. Они забирались на платформы, одни толпы выбегали из процессии, другие к ней присоединялись, так что уже трудно было разобрать, кто официально принимает в ней участие, а кто нет. Некоторые участники мужского пола (те, например, кто представлял Нептуна, Геркулеса и Атланта) в интересах исторической и мифологической точности надели на себя как можно меньше, но даже и этого скромного прикрытия вскоре уже не было. Напившиеся вина женщины с восторженным визгом сорвали с несчастного Атланта фиговый листок и бросили ревущей толпе, а с Нептуна, возвышавшегося над искусственными пенными волнами и окруженного какого-то скользкого вида женщинами с трезубцами, к его ужасу, очень скоро сорвали всю чешую. Пораженная неожиданным зрелищем мужских принадлежностей, представлявшая ангела, символизировавшего религию, она чуть не съехала с глобуса. И это было лишь начало веселья. Только Богу известно, какое буйство творилось тогда, когда процессия в сумерках достигла Piazza Navona. Говорят, что треть детей, рождающихся в Риме, зачинают вечером Giovedi grasso. Или, точнее, на Piazza Navona. Вполне этому верю.

В прошлом году во время карнавальной недели Лев и я присутствовали на очень необычным банкете, который давал Лоренцо Строцци, банкир, брат Филиппо Строцци, хорошо известный в Риме (и, вероятно, за его пределами) благодаря своим эпикурейским наклонностям. Лев явился переодетый кардиналом, в глупой черной бархатной полумаске. Явно подразумевалось, что никто не должен был узнать его, но поскольку кардиналы Росси, Чибо, Салвьяти и Ридольфи тоже присутствовали на банкете, то разыгрывать инкогнито было бессмысленно.

Нас провели вверх по лестнице к двери, покрашенной в черный цвет, и через эту дверь мы вошли в большой зал, полностью задрапированный в черный шелк и бархат. В центре зала находился черный стол, на котором стояли два черных графина с вином и два человеческих черепа, наполненных изысканными яствами.

– Тебе не кажется, что бедняга в тоске? – прошептал мне Лев.

– Нет. Подразумевается, что мы должны почувствовать таинственность или страх, или и то, и другое.

После того как мы здесь немного поклевали еды, всех препроводили в соседний зал, еще больших размеров, залитый ослепительным светом бесчисленных свечей и масляных ламп, некоторые из которых были превосходной работы, из золота или серебра, украшенные драгоценными камнями. Я заметил, что Лев с завистью на них смотрит. Мы сели за огромный стол, и почти тут же нас удивил – если не сказать потряс – глубокий рокот под нашими стульями. Некоторые дамы упали в обморок, а кардинал Ридольфи, старый ломака, с визгом ужаса вскочил на ноги и объявил:

– Вот он, апокалипсис!

На самом деле звук издавало механическое устройство под полом (очень хитрое, признаю, но все же de trop), сделанное так, что большая круглая часть столешницы поднималась из помещения ниже этажом, через пол, и становилась вровень со столом, за которым сидели мы, а на ней уже были огромные блюда с едой. Некоторые из гостей разразились аплодисментами, прежде всего от облегчения. Лоренцо Строцци позволил себе лишь тень улыбки, как фокусник, польщенный удачей первого фокуса, но знающий, что впереди есть кое-что и получше. И действительно, было.