При всей своей бедности, норвежцы отлично учитывают значение чистого жилища и здоровой пищи. В каждой лавчонке, не только в таких городах, как Берген, но и в небольших поселениях на самом крайнем севере вы можете начти в огромном количестве свежие бананы, апельсины, ананасы и бесконечное количество фруктовых консервов всех видов и сортов.

Здесь, в Бергене, наш «Красин» снова превратился в сплошной комок черного угля. По его палубе немыслимо было пройти, не получив черных полос на костюме, не запачкав рук в угольной пыли. Угольные ямы, палуба — все было завалено блестящим черным кардифом.

В ночь на 23 июня мы покинули Берген. Когда мы выходили из бергенского рейда, нас густою толпой окружили моторы, яхты и шлюпки, украшенные цветами, факелами и плошками, так как это была ночь на Ивана-Купала. Вместе с песнями празднично настроенных норвежцев с каждой проходящей лодки к нам неслось их «ура» и настойчивые крики: «Найдите нашего Амундсена!»

Берген — это последний пункт, где мы видели настоящую ночь — темную, со сверкающими звездами, в которой ярко блестят электрические огни. Уже подходя к Лофотенам, мы заметили перемену в ночном освещении: ночи сделались серыми, настоящей темноты не наступало ни на минуту. Длиннее стали и наши дни, меньше Бремени стало уходить на сон. Продолжительнее сделались собрания в кочегарском клубе — на корме, около кормового брашпиля, на котором чрезвычайно приятно было сидеть, так как он постоянно подогревался пробивавшимся сквозь неплотные краны паром. Кочегары из душного кубрика перебрались сюда, и целые ночи за корму вместе с рокотом пенящейся от винтов волны уносились вперемежку то звонкая дробь «Яблочка», то заунывный мотив степной песни,

У меня есть на «Красине» свой уголок, достаточно уединенный, чтобы в нем можно было вести задушевные разговоры, и достаточно удобный, чтобы с него можно было наблюдать окрестности, когда они этого заслуживают. Этот уголок находится на заднем мостике, между двух спасательных шлюпок, на натянутых брезентах которых можно с достаточным удобством отдыхать в горизонтальном положении. В качестве шезлонга я употребляю сложенные здесь нарты, на поперечинах которых можно с комфортом сидеть.

Я затащил сюда едущего с нами от Бергена норвежского профессора Хуля. Адольф Хуль, директор государственного института по изучению Шпицбергена и Медвежьего острова в Осло, — чудесный старик, простой и приветливый, охотно отвечающий на всякий Еопрос.

После сумрачной дали Лофотенов подошедшие вплотную горы острова Хинейа, с одной стороны, и материковых мысов — с другой, производят чарующее впечатление. Склоны многих возвышенностей покрыты снизу довольно яркой зеленью и даже низкорослым лесом. С этими уютными зелеными склонами удивительно контрастируют горы, покрытые снегом, который спускается почти до самой воды.

Вдоль всего побережья, на некотором расстоянии друг от друга, иногда целыми группами расположены усадьбы норвежских рыбаков. Между ними непрерывной цепочкой тянутся столбы телеграфа и телефона, служащие для постоянной связи между рыбачьими поселками и отдельными хуторами рыбаков, постоянно держащие друг друга в курсе хода рыбы.

Хуль говорит, что в этих местах рыбаки имеют на месте все, кроме хлеба и предметов фабричного производства, в роде одежды и снаряжения. Овощи у них — свои, молочные продукты — сбои, мясо — свое, лес — сбой, а рыба, в изобилии идущая в эти теплые фиорды, дает рыбаку не только постоянную пищу, но и является продуктом обмена на все, что ему нужно от города. Средний доход рыбака составляет полторы-две тысячи крон в год. Живут здесь с полным достатком, но все же государству этот край стоит больших затрат, которые идут на организацию медицинской помощи, народное образование и телефонную связь. Дети не ходят учиться в школу, а приезжают на целый сезон и содержатся в интернате. Обучение — всеобщее и обязательное. Население грамотно на 100 %.

Залитые солнцем уютные двухэтажные домики, блестящие свежей краской и большими стеклами окон, свидетельствуют о том, что рассказы Хуля правдивы. Дальше Хуль рассказывает о нависших над фиордами снеговых вершинах, об огромном глетчере, занимающем четверть всего острова Тьелдейа, который он исследовал много лет назад, составляя его описание в качестве дипломной работы. Тогда он был первым человеком, посетившим сияющую поверхность Метчера. Теперь английские и американские туристы каждый год приносят несколько сломанных ног в жертву сверкающему величию ледника…

Здесь, в спокойной, как зеркало, воде между островами Тьелдейа и Хинейа, «Красин» остановился, не рискуя итти в пролив Тьелзунд ео время отлива. Пришлось простоять на якоре четыре часа в ожидании воды. Это — первый случай, когда фарватер фиордов оказался недостаточным для прохода глубоко сидящего «Красина» (почти все норвежские фиорды отличаются огромной глубиной, измеряемой сотнями метров). Дождавшись прилива, мы вышли в открытое море и, не теряя из виду скалистых норвежских берегов, двинулись прямо на север. Маяк у мыса Анденес на острове Андейа был последним пунктом твердой земли, который мы видели. Хотя мы проходили его в 12 часов ночи, однако, белая башня маяка ярко освещалась лучами незаходящего солнца. От плоского берега отвалил рыболовный бот, который, как пробку, кидало с волны на волну. Долго мы слушали тарахтение его мотора, прежде чем ему удалось добраться до нас, чтобы с большим трудом передать нам 200 кило трески — последний запас свежей пищи..

Здесь впервые я не смог заснуть из-за того, что резкий свет ночи, ничем не отличающийся от дневного, заливал мое жилище, врываясь снопом золотистых лучей в круглый глаз иллюминатора…

Начинало сильно качать. Принимая ванну, я испытал все неудобства размеренной бортовой качки, так как вода, переливаясь по ванне, то захлестывала меня до подбородка, то обнажала до пояса. На изразцовой палубе ванной в потоках соленой воды плавали мои туфли. Хозяин моей квартиры, санитар Анатолий Иванович Щукин, мой добрый друг, должен был признать, что ванна не совсем удачна, и предложил заняться чаем, который он по десяти раз в сутки приготовлял для себя в паровой водогрейке, расположенной тут же, в аптеке.

Чаепития Анатолия Ивановича привлекали к себе всю кормовую публику корабля — коков, боцмана, старших машинистов, которые были способны часами слушать рассказы «Анаталикуса» о его двенадцатилетней службе на «Громобое» — флагманском корабле Балтийской царской эскадры. В своем роде Щукин был блестящим рассказчиком; язык его был образным, далеко не трафаретным для сухопутных ушей, и пестрел мудреными, непередаваемыми терминами, смысл которых можно было угадывать лишь по интонации. Кроме того, у Анатоликуса была страсть к латинским окончаниям, превращавшая его речь в набор иногда с трудом понимаемых слов, в роде: «машиникус», «самоварикус», «туфликус» и т. д.

Я терпеливо слушал нескончаемые рассказы об его «громобоевской» жизни, о вольной жизни Кронштадта Февральских дней и мирно засыпал у себя в проходе, убаюканный размеренной речью морского волка…