— Не говорите, — отвечали другие. — А может, в плену он. Не всех ведь отпустили пока. Мало ли что? А ожидание — что твой магнит. Кого с ходу не позабудут, тот обязательно вернется...

И тогда Тошка тоже стал ждать капитана Борисова. Он никому об этом не говорил. Только вот Бобоське сказал. Бобоське можно, тот понял.

Ложась спать, Тошка с нетерпением ждал момента, когда в квартире потушат свет и все стихнет. Как только наступала тишина, он открывал глаза. Серым квадратом светилось окно, перечеркнутое крестами переплетов. Дом стоял у самого порта. Из ночной пустоты доносились приглушенные расстоянием звуки: грохот якорных цепей, музыка — это танцевали в Приморском парке, свистки маневренного паровоза и треск цикад.

А в доме тишина. Тошка ложился на спину, закидывал за голову руки и думал о капитане Борисове. Тот представлялся ему высоким, широкоплечим и, может, даже с курчавой бородой под выступающим вперед твердым подбородком. Вот он стоит по колено в воде на мостике тонущего транспорта. Длинная английская трубка зажата в углу прямого рта. Уродливая и скользкая, всплывает подводная лодка. Ее тупорылая пушка шарит в тумане. Нащупав ныряющие в волнах шлюпки, бьет по ним прямой наводкой. Летят в воздух щепки, тонут моряки.

На залитую водой накренившуюся палубу транспорта, прижимая к животам автоматы, карабкаются люди в вязаных шерстяных колпаках. Капитан Борисов один, Один на разбитом корабле, против всех этих с автоматами. Он стреляет, но их много, гораздо больше, чем патронов в пистолете капитана. И Тошка видит, как наваливаются на Борисова немецкие подводники, как, вздрогнув, падает красное полотнище флага...

В глубине квартиры часы бьют двенадцать. Смолкает музыка в Приморском парке. И только маневренный паровоз и цикады не засыпают до самого рассвета.

— Ты не болен, сын? — спрашивала утром мама. — Что-то вид у тебя рассеянный. Перекупался, может?

— Да, наверное, перекупался...

Дочь капитана Борисова звали Таней. Правда, Тошка об этом узнал гораздо позже. И поэтому он сам выдумал ей имя. Оно пришло не сразу. Тошка перебрал десятки, а может, даже и сотни имен. И ни одно из них не подходило для девочки с золотыми косами и черными стрелами ресниц. И вдруг в памяти всплыл обрывок песни, слышанной очень давно, еще там, в Нефтегорске. Ее пел мамин брат, дядя Гога, веселый, чудаковатый человек. 

Это было как раз то, что нужно. Кло! Именно Кло! И даже когда Тошка узнал, что девочку зовут просто Таней, он все равно про себя продолжал называть ее этим непохожим на другие именем...

Как-то раз Тошка сидел рядом с Ерго на горячих от солнца досках причала. Внизу покачивалась вода, толкала в бок вылезших на сваи крабов. Крабы шевелили глазами-столбиками и недовольно приподнимали волосатые паучьи лапки.

— А ты что, Тошка, в новом доме живешь? Который сразу за портом?

— Да. В розовом, четырехэтажном...

— Ты Борисову Ольгу Михайловну знаешь? Еще дочь у нее Таня. Такая, как ты, лет тринадцати.

— Нет, — ответил Тошка и покраснел.

— Эх, олан! В одном доме живешь, а с таким хорошим человеком не знаком. Когда познакомишься, от меня привет передай. Скажи, Ерго поклон шлет. И говорит: все будет в порядке. Так и скажи ей: в полном порядке.

— А вы с ней знакомы? — Конечно, олан! Очень давно, с самого детства, можно сказать... — Боцман задумался. Глаза его посветлели. — Ты хороший пацан, Тошка. Как-нибудь я тебе расскажу о старом времени, когда я был вот такой. Он показал, каким он был, выходило — совсем маленьким. — Я тогда без отца остался, и Ваня Борисов, можно сказать, тоже. Двадцать первый год, Тошка, был, двадцать первый... У вас в учебнике, наверное, об этом ничего не написано или, может, две-три строчки маленькими буквами. Но я тебе как-нибудь расскажу... Я с капитаном Иваном Алексеевичем Борисовым одиннадцать лет вместе проплавал. Еще с того времени, когда он на «Колхиде» ходил. В загранку. Есть такой город в Чили — Вальпараисо. Красивый город, Тошка. Весь на холмах стоит. Улиц почти нет — все лестницы. Говорят, по-испански Вальпараисо значит — райская долина. Не знаю, может быть, в раю красивее, но нам с капитаном Борисовым в этом городе очень нравилось. У нас там хорошие друзья были. Да... много мы с ним плавали. Я совсем пацаном пришел на Колхиду», девятнадцати лет не было. Он тогда еще вторым помощником числился. — А сколько ему было? Ерго задумался: — Да тоже молодой, года на три старше меня. Совсем молодой. А в войну я на транспорте у него боцманом стал. На «Крыме». Помнишь, рассказывал, подлодка нас шуранула. Мне тогда ногу раздробило. Как выплыл, сам не знаю. Утром на берег выбросило. За спасательный плот я держался. Крепко держался, 'Гошка, руки разжать не могли. Обрезали веревку и так с веревкой в кулаках в госпиталь повезли.

— А капитан Борисов погиб?

Тошка чувствовал: все зависит от того, что сейчас скажет Ерго. Всдь он один из тех, кто последним видел капитана.

Олан! Какие ты слова говоришь! Капитан Борисов

жив.

— Почему же он не вернулся?

— Значит, пока не смог...

И еще Ерго рассказал, как ровно пятнадцать лет назад, он даже помнил число — десятого августа, на наливном судне «Колхида» был праздник. Первый помощник капитана играл свадьбу. И девушка с золотыми косами смеялась и пела. И танцевала на шершавой стальной палубе.

— Это была красивая свадьба, Тошка. Спроси кого хочешь. Очень красивая была свадьба...

На следующий день Тошка встал раньше обычного. Шел дождь. Он барабанил по стеклам. по темному асфальту, серой сеткой висел над морем. Тошка быстро оделся и, не умываясь, выскользнул на лестницу. С улицы пахнуло прохладой. Старушка соседка подставляла под водосточную трубу звенящее ведро. Веселая струя хлестала через край, и ведро рвалось из рук, как живое. Хлопнула дверь соседнего подъезда. Жена капитана Борисова в узком кожаном пальто шла через двор. Шлепая по лужам, Тошка побежал за ней.

— Ольга Михайловна! — крикнул он. — Ольга Михайловна! Вам привет от Ерго. Боцман шлет поклон. И говорит, что все будет в порядке. В полном порядке!

Она обернулась. Глянула на Тошку, и тот впервые увидел, как улыбается Женщина с Грустными Глазами.

В мастерской Серапиона стояло четыре чугунных чана. Под чанами были топки, а под ними жестяные раструбы с вытяжными каналами. Вдоль стен тянулись длинные, покрытые линолеумом столы, шкафы и сушилки. Возле входа стоял старый дубовый прилавок, за ним дверь в чулан, или, как торжественно называл его Серапион, склад материальных ценностей.

В чулане на плечиках висели пальто, платья и пиджаки, а в углу, скрытые занавеской, валялись мешки с химикатами и краской.

— В склад ходить не смей! — без конца предупреждал Бобоську Серапион. — Поймаю — плохо будет. В склад материальных ценностей только я имею право ходить — заведующий. Понял, да?

— Понял. На черта мне ваш чулан?

— Ва, какой длинный язык имеешь!..

Бобоська ужасно не любил, когда к нему придирались по пустякам или надоедали какими-нибудь ненужными предупреждениями. Сказал: не ходи, значит, не ходи. Чего двадцать раз повторять? Можно подумать, что в этом чулане золото хранится, а не крашеная-перекрашенная старая одежка...

Обязанностей у Бобоськи было немало. Он наливал в чаны воду, мыл их, таскал со склада уголь, заправлял топки. В мастерской было жарко, как в аду, и полутемно. Несмотря на раструбы, висящие над чанами, пар собирался под потолком и оседал капельками на выкрашенных масляной краской стенах.

Топки разжигались со двора. Возился около них глухонемой, Бобоська только помогал ему. Топки были глубокие, со злобно попыхивающими пастями. Глухонемой шуровал в них длинным стальным стержнем. Раскаленный уголь крошплся, топки грозно гудели и плевались огнем.