Все это разом пронеслось в голове смотрителя, пока он отмерял несколько шагов, которые отделяли его от мокнувших за стеною неизвестных людей.

Он поспешно открыл наружу дверь и пытливо глянул на двух загорелых незнакомцев в соломенных шляпах, одетых в светлые рубахи с отложными воротничками и галстуками. На ногах пришельцев красовались кожаные гетры, за плечами торчали охотничьи ружья.

— Войдите… — как-то неловко проговорил сразу смутившийся смотритель.

Незнакомцы не заставили повторять приглашения и тотчас же вошли в сени, сняв круглые шляпы, с которых струилась вода.

— Вы разрешите нам переждать у вас непогоду?.. Мы охотились под кручей за куропатками… Буря так внезапно настигла нас, — заговорил один из пришельцев. — Вас удивляет наше появление, не правда ли? Мы — далекие путешественники… прибыли к вам из Москвы…

— Что?.. Из Москвы! — переспросил недоумевающий смотритель и невольно подумал, что все это сон.

— Я вижу, вы поражены, — сказал старший из незнакомцев. — Однако это так. Позвольте представиться: Сергей Стрелков, в некотором роде писатель. А это мой друг — Владимир Вегин, художник. Мы прибыли сюда с целью изучения вашего края.

Марина, несколько раскрасневшаяся, с нескрываемым любопытством рассматривала странную пару. Наивные глаза ее были широко раскрыты, губы приоткрыты от удивления. Внезапно она спохватилась, что ее роскошные золотистые волосы растрепались, и смущенно принялась поправлять прическу.

— Милости просим, — пробормотал сконфуженный смотритель, приглашая пришельцев в комнаты.

— Смотритель маяка, Федченко, — отрекомендовался он, протягивая руку москвичам. — А это моя дочка Марина, — добавил он голосом, в котором прозвучали теплые нотки.

Вегин, высокий, стройный молодой человек с открытым лицом, протянул девушке руку. Та вспыхнула ярким румянцем и неловко подала сбою маленькую руку, взглянув на него исподлобья.

Федченко забросал своих гостей вопросами и с жадностью ловил каждое их слово. Они должны были рассказать все, что знали о Москве, о загранице и о всех новостях — без различия, касались ли они политики, науки, техники или искусства. Марина была молчалива, ноне упускала ни слова из того, что говорили гости. Ей, выросшей на маяке вдали от людей, многое из того, что говорили, было непонятно, но именно в силу этого писатель, а в особенности, молодой художник Вегин, приобретали в ее глазах ореол чудесного. Подперев личико маленькой крепкой ручкой, она слушала, слушала без конца рассказы о Москве и неизменно краснела, когда молодой человек обращался непосредственно к ней.

Буря не желала угомониться. Дождь, который редко случался в этих краях, казалось, хотел вознаградить себя за долгую бездеятельность и продолжал низвергать на маяк потоки воды. Лишь к вечеру он, наконец, прекратился. Однако Федченко настоял на том, чтобы гости переночевали у него, тем более, что ветер все еще плакал, свистел и завывал в узких бойницах.

Давно уже на верхушке башни загорелся огромный фонарь величиной чуть не с комнату; давно разливал он на десятки километров потоки белого света, а там, под фонарем, в опрятной беленькой комнатке все еще сидели за самоварчиком Федченко, Марина и двое гостей.

— Расскажите же нам теперь про себя, — обратился Стрелков к смотрителю. — Что-нибудь интересное про ваш маяк.

— Увы, рассказывать нечего! — грустно улыбнулся смотритель. — Маяк, как маяк… и все тут. Я, дочка, помощник и сторож — что мы видим… что знаем?.. Каждый день — совсем как другой, и разница лишь в том, что завтра мы засветим огонь на три минуты позже, чем сегодня… Такова уж инструкция… И живем-то мы согласно инструкции.

— Но не может быть, чтобы у вас не было никаких происшествий.

— Представьте себе, не было.

— Ну, скажем, какое-нибудь кораблекрушение?

— За двенадцать лет, что я тут живу, — ни одного…

— Ну, какой-нибудь невероятный ураган?

— Штормы бывают часто, особенно осенью. Но разве это происшествие? Шторм, как шторм, на девять или десять баллов — вот все, что можно про него рассказать… Впрочем, раза два мы, точно, немного испугались. Один раз после ливня вблизи от маяка отошла часть кручи. Размыло ее. Опять же ветер подточил. Гул был порядочный, и земля затряслась, а наутро оказалось, что земля возле кручи треснула. Другой раз скала под нашим двором оборвалась и скатилась вниз с частью стены. Тоже основательный был грохот, но все обошлось благополучно. Теперь начальство хочет перенести маяк подальше от кручи. Больно уж ее ветер подтачивает: все время потихоньку обваливается. Вот и все наши происшествия за последние. двенадцать лет.

— А вы не охотитесь, чтобы скоротать время?

— Ружья нет… Да и глаза не больно-то хорошо видят. Впрочем, у нас тут своя охота бывает, пожалуй, даже почище вашей. Иной раз мы дичи добываем столько, сколько вам ни за что не настрелять.

— Как же это вы ухитряетесь?

— Мы тут, собственно, непричем. Дичь попадается сама. Весною и осенью, когда бывает перелет птиц, мы каждое утро подбираем дичь у себя во дворе и на балконе вокруг фонаря. Птицы обычно норовят лететь краешком моря. Нередко случается, что летят они прямо на огонь, ну, а наш огонек — в две тысячи свечей!.. Понятно, он ослепляет птиц, и много их сразмаху налетает на стену и разбивается насмерть. Один раз мы утром подобрали во дворе двадцать шесть кроншнепов, другой раз — дюжины полторы диких уток. Как-то даже был случай, что мы подобрали фламинго… А сколько весной всякой мелкой пташки на маяке гибнет!..

Пока Стрелков со смотрителем рассуждали о происшествиях на маяке, Вегин, уже неоднократно заговаривавший с Мариной, всячески пытался заставить ее рассказать что-нибудь о себе. Молодой человек все чаще засматривался на девушку с золотистыми волосами и красивым овалом лица. Ему нравились ее неприкрашенные наивность и непосредственность, и, глядя на Марину, он еще не отдавал себе отчета, любуется ли он ею просто как художник, или же в нем смутно начинает говорить чувство более теплое, чем простая симпатия…

Марина рассказывала ему самые простые вещи. Говорила о том, как она любит забраться на башню и смотреть оттуда на море в большую подзорную трубу. Она видит рыбаков и наблюдает, как они ловят рыбу; видит даже самих рыб, а рыбаки и не подозревают, что на них смотрит Марина; они так далеко от маяка, что без трубы кажутся точками. Марина смотрит в трубу и на орлов, и на бакланов, и на звезды, и на луну, и это так интересно! Вот если бы только была такая труба, чтобы можно было смотреть далеко-далеко, чтобы можно было рассмотреть все звезды и далекие страны за Каспием… Ей хотелось бы учиться, чтобы много-много знать про все это: про звезды, луну, про Москву и разные страны… Девушка так увлеклась своими рассказами, что принесла показать подзорную трубу.

— Через три дня, — задумчиво сказал Вегин, — мы навсегда уедем отсюда на пароходе «Демьян Бедный». Пароход пройдет мимо маяка. Я буду смотреть в бинокль. Выходите же на балкон с вашей трубой и отыщите меня на пароходе. С палубы я пошлю вам прощальный привет…

— О, нет! — вспыхнув, сказала Марина.

— Вы не покажетесь на балконе?

— Нет.

— Почему же?

— Потому что это глупости! — Девушка еще гуще покраснела.

— А смотреть, как рыбаки ловят рыбу, это не глупости?

— Это — нет…

— Ну, как хотите… Что же касается меня, то, покидая этот край, я во всяком случае направлю бинокль на маяк в надежде еще хоть раз увидеть вас, Марина!

Девушка окончательно смутилась. Ничего не ответив, она встала и отнесла трубу к себе в комнату.

Поздно расстались в тот вечер гости с хозяевами. Когда же путешественники остались, наконец, одни в отведенной им комнатушке и улеглись на сенники, Стрелков, который отличался наблюдательностью, долго еще подтрунивал над приятелем, дразня его «златокудрой головкой». Вегин нехотя отшучивался. Стрелков возбудил вопрос о том, увидят ли они Марину, когда через три дня будут проходить на пароходе мимо маяка.