Радио итальянцев гласило, что капитан Сора и его спутник Ван-Донген застряли с собаками на острове Фойн. Они попали сюда в стремлении пробраться к группе Вильери и оказались отрезанными, так как лед быстро двинулся в сторону открытого моря, и они были окружены водой.

Вскоре в бинокль можно было различить две человеческих фигуры, стоявшие на скалистом обрыве и отчаянно сигнализировавшие флагами. Однако для того, чтобы добраться до них, пришлось бы потратить несколько драгоценных часов. Судя по всему, начиналась сильная подвижка льдов, и нам следовало торопиться, иначе мы рисковали вместо группы Вильери найти жалкие остатки разбитой льдины.

Было решено, не подходя к острову Фойн, гудками и сиреной оповестить Сора, что мы его видим, и подобрать его на обратном пути, после спасения группы Вильери. Как бы ни было тяжело положение Сора, он, во всяком случае, находится на твердой земле, в то время как почва под ногами группы Вильери — более чем зыбкая…

«Красин», надрываясь, кричал, обнадеживая двух застрявших на острове людей: «Ждите, не теряйте надежды! Мы за вами придем…» Заунывно вторя гудку, словно перекликаясь с голодными собаками Сора, выла сирена. Мне казалось, что сквозь призмы бинокля я вижу окруженных сворой мохнатых собак людей, которые недоуменно глядят вслед уходящему кораблю. И умные псы, оскалив заиндевевшие морды, отчаянным воем провожают удаляющийся от них корабль…

Битва со льдами продолжается. «Красин» изо всех сил наскакивает на упорные льдины, крошит их немилосердно, расшвыривая в разные стороны, словно сказочный богатырь — недругов… Мы медленно подвигаемся вперед.

На верхнем мостике с бесполезным секстантом в руках стоят штурманы в ожидании солнца, без которого невозможно определить координаты нашей точки и точно установить наше положение относительно льдины Вильери. Однако солнце, как нарочно, укрылось густой вуалью тумана.

Волнами переменной плотности перекатывается по ледяному простору туман. Начинает казаться, что далеко впереди обрисовывается волнистый рельеф земли. Вместе с разбегающимися волнами тумана в сознании проносятся волны надежды на спасение Вильери. Когда светлеет горизонт и ярче становятся неровности беспредельных полей, вырастает уверенность в том, что мы скоро найдем группу. Но как только густая волна шапкой-невидимкой закроет торосы, ледяные поля и разводья, надежда улетучивается. В таком молоке не то, что двух людей, затерянных во льдах, но и целого острова не заметишь…

Снова верхний мостик полон людей. Рука устала подниматься с биноклем к глазам на все указания о найденной группе. Наконец в окулярах бинокля явственно вырастают силуэт конусообразной палатки и тонкая мачта радио около нее. «Красин» идет прямо в этом направлении, и палатка с мачтой растут у меня на глазах. Я отчетливо вижу, как между палаткой и мачтой передвигаются люди… Слева и справа от меня товарищи, глядящие в других направлениях, уверенно говорят:

— Ну, теперь уже наверное нашли: вон — палатка, невдалеке от нее — мачта. Я даже вижу, как движутся люди.

Перевожу бинокль в указанном направлении и, вглядевшись, различаю и палатку, и мачту, и людей. Затем направляю бинокль на открытые мною палатку и мачту, но их уже нет… Водя биноклем по прорывам тумана, я вижу десятки и сотни палаток, вырастающих вокруг нас… Безнадежно опускаю бинокль. Мне кажется, что здесь, в этом столпотворении льдов, перечерченных черными линиями разрывов, не будет возможности различить группу, пока мы на нее не наткнемся. Забравшиеся на марс люди спускаются обратно и отчаянно машут рукой. Им также со всех сторон мерещутся палатки и мачты…

Отправляюсь к себе в лазарет, где я уже не числюсь жильцом, так как уступил свою койку итальянцам, которых мы надеемся спасти. Напоследок Анатоликус согревает мне кипятильник, и тихонько, чтобы не разбудить Мариано, мы распиваем чай, или, вернее, настойку на ржавчине цистерн, сдобренную консервированным молоком.

Анатоликус — удивительное существо. Когда ему кажется, что человеку чего-нибудь нехватает, он готов отдать все, не задумываясь над тем, чье это. В беленьком ящике, служившем мне продовольственным складом, я больше не нахожу бисквитов: они ушли на потребу голодному Цаппи. Из скудных запасов моего кофе Цаппи, по какому-то особенному итальянскому способу, требующему полфунта на стакан, приготовляет себе питье. Мой прекрасный купальный халат валяется на полу около койки Цаппи. Оказывается, Анатоликус прикрыл им ноги спящего Цаппи: «чтобы было теплей». Но тому после двух месяцев пребывания на льду и без того достаточно жарка у нас в лазарете, и он движением ноги сбросил халат с койки…

Щукин делает все это так добродушно, полный столь искреннего желания помочь чем может, что у меня нехватает духа выругать его.

Кончив пить чай, я накручиваю на шею шерстяной шарф и отправляюсь на палубу. Проходя мимо Мариано, замечаю, что он открывает глаза. Сухими горячими пальцами дотрагивается он до моей руки и что-то шепчет. Я наклоняюсь к нему, чтобы расслышать его невнятный лепет, но внимательно наблюдавший за нами со своей койки Цаппи быстрыми переборами трескучей, как пулемет, итальянской речи бросает что-то Мариано. Губы Мариано перестают шевелиться, и глаза его, полные невысказанной боли, виновато смотрят на меня…

Что хотел он сказать? Посетовать, что льды отняли у него ногу, по которой ползет пламя гангрены, или же сообщить мне о какой-то другой боли, грызущей его, боли, с которой не справится нож хирурга?..

Однако Цаппи не хочет, чтобы мы говорили…

Тем временем «Красин» подошел к координатам группы Вильери. Однако кругом не было ничего, кроме нагромождений торосов и бегущих над ними волн тумана. Было очевидно, что мы уже добрались до места, где должна находиться группа Вильери.

Один за другим безнадежно опускались бинокли… Машинный телеграф отзвонил мелодично: «Тихий ход». С радиорубки в эфир непрестанно посылаются сигналы в Кингсбей, где на «Читта-ди-Милано» регистрируют местоположение группы Вильери.

Любитель-радист коротковолновник Добровольский оказался не в силах пустить в ход коротковолновую станцию, которая могла бы связать нас непосредственно с Вильери. Связь через итальянскую базу с группой Вильери велась на длинных волнах, а потому была сложна и медлительна.

Прошло два часа, прежде чем в штурманской рубке раздался писк телефона, вызывающий вахтенного матроса в радиорубку. Новые данные о местонахождении группы Вильери! За сутки, прошедшие со времени последнего определения, льдина Вильери успела сдрейфовать на несколько миль. Радио с «Читта-ди-Милано» гласило, что группа Вильери нас видит на запад от себя. Значит нам нужно было повернуть на восток.

Поворот штурвала, звонок телеграфа— и заработавшие винты снова поднимают за кормой буруны намолотой ледяной каши. Не так-то легко во льдах лечь на новый курс! Проходит пятнадцать минут, прежде чем против носового флагштока на фоне молочной мглы вырисовывается волнистый столб черного дыма, вьющийся, словно причудливый плюмаж, над торосами, по форме напоминающими старинную морскую треуголку…

Там — Вильери! Через два часа можно ясно различить в бинокль силуэт торчащего изо льдов самолета и радиомачту. Эта настоящая радиомачта, по крайней мере, в три раза меньше тех мачт, которые мы видели в таком изобилии несколько часов подряд. «Красин» упрямо долбит ледяные поля, стремясь к приобревшей мировую известность красной палатке…