Оба солдата уселись за стол.

Дюран распечатал пакет и, просмотрев одну за другой бумаги, сморщил брови и обратился к молодому человеку:

— Твое имя?

— Леон Леру.

— Ты приговорен верховным военным судом к пожизненной ссылке на Чортов остров за измену своему отечеству… Впрочем, за другое преступление ты бы сюда, конечно, не попал[26]). Ну, да не в этом дело. Раз ты здесь, стало быть, скажи «прощай» Франции и всему миру… Хочешь кофе, Торшон? — спросил он товарища.

— Я бы поел чего-нибудь. С утра пришлось возиться с этим, — указал тот глазами на арестанта.

— Я сейчас тебя накормлю. Надо сначала устроить новичка на новоселье. Жак! — закричал надзиратель, отворяя дверь.

В комнату вошел рослый мускулистый негр. На нем были лишь трусики, подтянутые широким ремнем, на котором болтался револьверный кобур.

— Сведи этого в хижину № 8. Он будет жить вместе с Симоном. Да скажи Андре, чтобы он приготовил нам чего-нибудь поесть. Вот тебе ключ от кладовой, пусть он принесет бутылочку бургундского. Ну, ступай!

— Идем! — мотнув головой, сказал негр арестанту, пропустил его вперед и прикрыл за собою дверь.

— Рад познакомиться. Меня зовут Жан Симон, из Гренобля, — встретил Леру маленький человек с бронзовым лицом, обросшим густой черной бородой.

Он протянул волосатую жилистую руку Леру, пристально глядя на него большими черными глазами.

«Какое умное лицо!» — подумал Леру и сразу почувствовал к этому человеку симпатию и доверие.

— Ты голоден? — спросил Симон.

— Да, я поел бы… — нерешительно сказал Леру. — Спать хочется, всю ночь не смыкал глаз на острове Руаяль.

Симон вынул из ящика кусок хлеба, остатки вареной солонины и достал нож и вилку.

— Вместо вина сойдет кокосовое молоко, — заявил он.

Леру с аппетитом приступил к еде. Симон молча смотрел на него, попыхивая маленькой обуглившейся трубкой.

— За что? — спросил он, когда молодой человек принялся за кокосовый орех.

— Ушел с фронта в Швейцарию, по пути был схвачен немцами, а когда вернулся из плена, меня судили как немецкого шпиона.

— Не хотел воевать?

— Не хотел. Не явился на призывной пункт. Привели силой. Бежал. Арестовали, сослали в Африку, а оттуда снова попал на европейский фронт. Ну, я и ушел… Я антимилитарист по убеждению…

— Профессия?

— Рабочий, токарь.

— Так. А я врач.

— Вы доктор? — воскликнул Леру.

— Да, доктор медицины, бывший старший хирург полевого госпиталя, а теперь, как видишь, домовладелец в переулке «Предателей» на Чортовом острове.

— Простите, доктор, а вы как сюда попали?

— Я? — Проще, чем ты. Я отпустил домой двадцать пять раненых немцев, заручившись их клятвой, что они никогда в жизни не поднимут вооруженной руки против своих братьев. Все они были крестьяне, я им поверил и отпустил. Дал им на дорогу денег, и они ушли. Я сам сын крестьянина, понимаешь?.. Я враг насилия и неволи, — продолжал Симон. — Больше всего на свете я люблю свободу. Войну я презираю. Их войну, конечно. Я считаю войну справедливой только тогда, когда она ведется за раскрепощение угнетенного класса. Войну рабочих и крестьян всего мира против буржуазии я признаю и готов сражаться в рядах пролетарской армии. Ну, ложись, да выспись хорошенько, — сказал он Леру, указывая на постель, — а я пойду к своим черепахам…

— Куда? — переспросил молодой человек.

— К черепахам. Они меня, наверное, ожидают с большим нетерпением. Скоро полдень. Обыкновенно я вожусь с ними с одиннадцати часов.

— Что же вы делаете с черепахами, доктор?

— Завтра узнаешь, а теперь спи, — сказал Симон.

Он надел на голову мягкую соломенную шляпу, походившую на старый абажур керосиновой лампы, и вышел.

Леру повернулся к стене, закрыл глаза и уснул…

— Леон Леру?

— Я, — сквозь сон отозвался молодой человек, спуская босые ноги с кровати на цементный пол.

В дверях хижины стоял незнакомый Леру надзиратель-француз.

— Симон познакомит тебя с нашими порядками, — сказал надзиратель, привычным взглядом окидывая помещение. — Есть новая добыча, Симон? — спросил он, обращаясь к сидевшему за столом доктору.

Тот расправлял на банановом листке какое-то насекомое и, не поворачивая головы, ответил:

— Ни одной черепахи. Две, которых мы перевернули вчера, смыты приливом.

— Что за напасть! Не везет нам в этом году, Симон! — сказал надзиратель и вышел, захлопнув за собой дверь.

Леру услышал, как брякнул железный засов и щелкнул замок. В комнате стоял уже полумрак. Ночь на этой широте наступает внезапно, почти без сумерек…

— Нас заперли? — с удивлением заметил Леру. — А мне говорили, что на Чортовом острове ссыльные пользуются полной свободой.

Симон зажег свечу. Леру увидел его морщинистое, осклабившееся горькой улыбкой лицо.

— Не произноси здесь слова «свобода»! В Гвиане и на островах Спасения в частности ее не существует. Свобода — там! — кивком головы указал он по направлению к океану.

— Как же это? По закону[27]) они не имеют права запирать нас на ключ! — заметил Леру.

— He имеют, но запирают, и в кандалы закуют, если им вздумается.

— Сколько же на острове стражников? — спросил Леру.

— Всего четверо. Дюран — главный. Это такой негодяй, какому не найти двойника на свете, а тот, что сейчас был здесь, капрал Пуаро, — дурак и взяточник. Двое остальных — негры, сонливые лентяи.

— Не понимаю, как в таком случае ссыльные не бегут с Чортова острова! — сказал Леру.

— Трудно убежать отсюда, — ответил Симон. — Ты видел, как расположены острова Спасения. Самым южным является скала, называемая островом Иосифа, к северо-западу лежит остров Руаяль, а к северо-востоку от него — наш. Руаяль сильно укреплен; его батареи обстреливают каждую точку радиусом более двадцати километров. В простой бинокль оттуда видно, что делается на других островах. Наконец, течения в проливах, вечное волнение и акулы являются большими препятствиями.

— Сколько же всего ссыльных на Портовом острове? — спросил Леру.

— До сегодняшнего дня было двадцать восемь, теперь осталось трое: мы с тобой да араб Мухтар. Но он не в счет. Не сегодня-завтра умрет бедняга. У него последняя стадия чахотки.

— А остальные куда делись?

— Их перевезли сегодня в Гвиану.

Загремел засов. Леру вздрогнул. Симон загадочно посмотрел на дверь и не шевелился.

В комнату вошел Пуаро с фонарем в руках.

— Идем, ребята, надо хоронить покойника, — сказал он.

Симон даже не спросил, кто умер. Он обулся и знаком указал Леру, чтобы тот надевал башмаки.

Они вышли из хижины вслед за надзирателем. Третья четверть луны неровным обрезком тускло проглядывала сквозь густую листву пальм. От стволов падали причудливые тени на бледно освещенную землю. В воздухе стояла прозрачная мгла…

В маленькой мазанке, похожей на землянку, они нашли тощий труп араба, покрытый пестрым покрывалом. Его голова с короткой остроконечной бородкой была запрокинута назад. Крепко стиснутые кулаки он держал возле шеи… Тело уже окоченело и казалось деревянным…

Пуаро подал Симону длинную кокосовую веревку.

Доктор знал свое дело. Ему не требовалось дальнейших указаний. Одним концом веревки он связал ноги покойника, а другой продернул подмышки и затянул узлом на спине. Затем он принес две бамбуковых палки и просунул их под оставшуюся свободной веревку.

— Поднимай! — сказал он Леру, берясь за концы бамбуковых жердей.

Леру положил бамбуки на плечо. Труп качнулся и повис, словно бельевой узел. Пуаро, в сопровождении подошедшего негра, направился вперед, освещая дорогу фонарем. Временами становилось совершенно темно. Луна ныряла в набегавших тучках. Шум волн слышался громче и отчетливее.