— Я не…

— И смотри, чтобы я снова не обнаружил, что ты мне втираешь очки, — прервал его Бэркхардт. — Если у меня не будет ясного представления о твоих познаниях и способности быть в курсе дел в любое время дня и ночи, это создаст серьезные препятствия в нашей работе. Ясно?

— Ясно. Виноват, — ответил Палмер.

Уголки губ Бэркхардта чуть-чуть приподнялись. — Ну вот и все, — сказал он, несколько смягчившись. — Я уже позабыл об этом.

— А я запомнил.

— Ну и отлично.

У Шестьдесят первой улицы «роллс-ройс» незаметно перешел в левый ряд и свернул с автострады, устремляясь в сторону западной части города, где влился в общий поток машин, который становился все оживленней по мере приближения к Пятой авеню.

После продолжительного молчания старик снова заговорил:

— А законопроект действительно имеет отношение к отделениям сберегательных банков. Только не помню, в чем там суть.

— Хотят увеличить их количество, конечно.

Бэркхардт пожал плечами. — Да, в пригородах. Пока что пригород для них недоступен, и это бесит их.

— А их вкладчики, видимо, переселяются в пригороды?

— В основном так, — согласился Бэркхардт. — Однако сберегательным банкам некого винить, кроме самих себя. С начала войны они инвестировали большие капиталы в закладные. Это у них единственный вид займов, и тут они, разумеется, здорово оплошали. Они помогли вкладчикам выехать из города, а сами не могут последовать за ними.

— Тогда к чему все эти волнения? — спросил Палмер. — Если они попали в собственную ловушку, пусть сами в ней и барахтаются. Чего об этом беспокоиться?

— Они не намерены барахтаться в своей ловушке. Они требуют большей свободы действий и готовы на все, чтобы добиться своего. Палмер понимающе кивнул головой: — Порочный круг. — Он выглянул в окно на скопление машин, образовавших затор в движении.

Далеко впереди на Третьей авеню сносили здание, и перед ним выстроилась большая очередь грузовиков, в которые при помощи огромного экскаватора погружали кирпич и мусор строительной площадки. Вдоль улицы оставался лишь узкий проезд, по которому, дождавшись своей очереди, должна была проехать машина Бэркхардта. Весь угол улицы был закрыт фанерными щитами, на которых пестрели яркие плакаты: сияющие улыбками люди спешили к кассовому окошку. «Теперь уже недолго ждать», — гласила надпись на плакатах. Скоро здесь будет еще одно удобное для вас отделение банка «Меррей Хилл», готовое выплачивать бережливым жителям Нью-Йорка четыре с половиной процента.

Палмер усмехнулся и, обернувшись к старику, сказал: — Когда мы будем проезжать мимо этого угла, постарайтесь держать под контролем давление крови. Здесь открывается еще одно отделение «Меррей Хилл».

— Знаю, — буркнул Бэркхардт. — Каждое утро проезжаю мимо этого угла.

— Я думал, что у их банка имеются определенные ограничения в отношении филиалов.

— Нынешней весной они слились с другим сберегательным банком, который имеет еще три филиала. Это один из них.

Палмер легонько свистнул: — А чем можно остановить этот процесс?

— Ничем, — огрызнулся Бэркхардт. — Они могут сливаться сколько угодно, до тех пор пока наши власти, регулирующие банковскую деятельность, санкционируют это.

Теперь оба они смотрели на улицу через широкие боковые стекла. На углу Третьей авеню на специальном щитке был изображен большой проект строящегося здания отделения банка «Меррей Хилл», и, когда автомобиль, замедляя скорость, приблизился к углу, Палмер рассмотрел на рисунке очертания будущего тридцатиэтажного здания.

— Довольно странное расположение для служебного корпуса, — пробормотал он, но в это время его взгляд привлекла женщина, собиравшаяся перейти через улицу. Она была рослая, с пышным бюстом, а ее стройные ноги, казалось…

— Ты все еще думаешь о старой Третьей авеню, — сказал Бэркхардт. Палмер повернулся к нему и увидел, что старик тоже заметил эту женщину, вернее, то, как Палмер разглядывал ее.

— Как только старые дома Эла были снесены, — продолжал Бэркхардт, — здесь вырос универмаг «Блумингдэйл», а там уже одно за другим стали строиться административные здания.

— Хотя с деньгами теперь так туго.

— А вот у сберегательных банков деньги есть, черт бы их побрал, это же как соль на рану! Деньги к ним сами в руки лезут. Их активы — это же наличные денежки или почти равные им государственные ценные бумаги, да еще и закладные. Это же… это как…— И Бэркхардт злобно сплюнул.

— Как чистоган в банке, — подсказал Палмер с едва заметной усмешкой.

Бэркхардт окинул его ледяным взглядом. — Слушай, Вуди, я ценю чувство юмора. В нашей жизни иногда оно просто необходимо, иначе не выдержишь. Но бывают ситуации, в которых не до смеха. И это как раз одна из них.

Наступило продолжительное молчание. Машина пересекла Третью авеню и, замедлив ход, остановилась перед светофором на Парк-авеню. За это время Палмер трижды порывался что-то сказать и трижды передумывал. Откинувшись поудобнее на мягком кожаном сиденье «роллсройса», он спрашивал себя, что, собственно, подчас побуждает его так безрассудно ставить под сомнение принцип, правильность которого доказывала вся его жизнь. Тут не могло быть двух мнений: конечно, всегда больше неприятностей, когда высказываешься, вместо того чтобы промолчать. Даже сейчас, зная, что старик хочет, более того, ждет, что он заговорит и рассеет возникшую между ними отчужденность несколькими примирительными словами, даже сейчас, решил Палмер, молчание таит в себе все же меньше неприятностей, чем любые слова.

— Черт бы его побрал, — пробормотал Бэркхардт, когда автомобиль повернул на Парк-авеню в южном направлении. — Ты же видишь, как все это расстроило меня, Вуди. Этим телефонным звонком он меня как обухом по голове…

Палмер медленно, словно нехотя, повернулся к старику.

— Что, собственно, беспокоит вас больше, — спросил он, — эта заваруха со сберегательными банками или Джо Лумис, который пытался оказать на вас давление?

— Одно неотделимо от другого. Уже столько лет мне приходится жить в этой неразберихе. Положение становится все более критическим. У меня только два пути — первый из них вызовет значительное сокращение операций нашего банка, а второй будет означать потерю старого друга. Так примитивно и грубо.