– Вон отсюда, – повторила она.

Утром следующего дня Шушу сидела у окна в спальне Элинор на бледно-голубом стуле.

– По очереди, по очереди. Так велел доктор, – не терпящим возражений тоном выговаривала она подруге. – И кончай все разговоры по-быстрому. Не забудь, как паршиво ты себя чувствовала вчера. По десять минут на каждую, и ни секундой дольше! Сначала зайдет Миранда, потом Аннабел.

– А Клер? – спросила Элинор.

– Клер с Сэмом и Джошем уехала на весь день кататься на катере. Она подойдет попозже.

Когда вошла Миранда, дневная сиделка спустила на окнах кремовые жалюзи, чтобы смягчить яркий свет утреннего солнца.

– Доброе утро, дорогая, – с улыбкой произнесла Элинор. Она все еще не слишком четно выговаривала слова, поэтому тут же поинтересовалась с беспокойством: – Ты хорошо понимаешь меня, Миранда?

– Хорошо, хорошо, – ответила за Миранду Шушу. – Ты говоришь так, как будто у тебя немножко болят зубы, вот и все.

Они немного поболтали ни о чем, правда, несколько натянуто и нарочито беззаботно, что, впрочем, неудивительно при подобных обстоятельствах. Ровно через десять минут Шушу кивнула головой в сторону двери, и Миранда вышла, не пытаясь протестовать. Вместо нее появилась Аннабел. Глаза ее были явно заплаканы.

Когда они беседовали, Аннабел взяла в руки небольшую коробочку, что лежала на тумбочке возле кровати. Это была старинная табакерка черного дерева с крышкой, инкрустированной орнаментом из черепахи и слоновой кости.

– Это была первая в моей жизни антикварная вещь, которую я купила, – заметила Элинор. – Там, у нас, на Эрлз-Корт-роуд, кто-то прямо с тележки торговал всякими старинными безделушками и отдал мне ее почти задаром. Возьми ее, детка. Это мой подарок.

Шушу резко перебила ее:

– А ну, положи ее на место, Аннабел! Ты не умираешь, Нелл, и нечего вести себя таи, как будто ты уже одной ногой в могиле.

Вскочив со стула, Аннабел положила табакерку на тумбочку.

– Прости, Ба. Я просто так взяла, машинально. Это не было правдой: она вертела маленькую вещицу в рунах, чтобы скрыть, как у нее дрожат пальцы. Она не должна показывать больной бабушке, каким страхом, какой паникой охвачена ее душа, и тем более, открыть ей причину.

После ухода Аннабел Элинор шепотом попросила Шушу:

– Я хочу поговорить с Клер наедине.

– Ни за что на свете, – отрезала Шушу. – Сегодня ты от меня не отделаешься, моя девочка. Я не позволю тебе переутомляться. Ты ни с кем не будешь говорить наедине.

– Пожалуйста, Шушу, – взмолилась Элинор. – Я хочу попросить ее вернуться к Сэму.

Шушу заколебалась, зная, что Клер ни за что не станет обсуждать этот вопрос в ее присутствии. В конце концов она, хотя и с явной неохотой, кивнула:

– Но не забудь, я буду рядом, в библиотеке, с таймером в кармане.

Она прошествовала мимо кровати Элинор к двери в библиотеку. Там, у большого окна, смотревшего на море, стоял простой деревянный кухонный стол, за которым Элинор написала „Смертельную удачу", а также и все последующие свои романы.

Подойдя к окну, Шушу высунулась. Внизу, на террасе, загорала Клер.

– Все в порядке, Клер, можешь подняться к ней, – крикнула Шушу.

Через две минуты Клер уже стояла у постели бабушки. После бессонной ночи она выглядела почти такой же бледной и измученной, как сама Элинор.

Элинор заговорила первой:

– Я несколько минут говорила с Сэмом, дорогая. Он сообщил, что между вами произошла серьезная размолвка, но что он надеется уговорить тебя вернуться в Лос-Анджелес.

Клер осмелилась поднять глаза на бабушку:

– Сэм говорит другим только то, что устраивает его самого.

– Но он ведь, кажется, только что преодолел расстояние в половину земного шара, чтобы сказать тебе, что он тебя любит.

– Конечно, Сэм умеет играть преданного мужа, – мрачно произнесла Клер. – Но уж коль скоро он перелетел половину земного шара ради того, чтобы сказать мне, что любит меня, почему же он этого не сделал?

– Объясняться в любви умеет любой донжуан, – Элинор чуть было не улыбнулась, поймав себя на том, что повторяет те же самые вещи, которые Шушу вдалбливала девочкам в течение многих лет. – Важно не то, что Сэм говорит, а то, что он делает. Если он встает с постели среди ночи, чтобы принести тебе стакан воды, значит, он любит тебя.

– Сэм не проснется среди ночи, даже если вокруг его кровати будет играть военный оркестр, – возразила Клер. – Ба, мне не хотелось говорить тебе, особенно сейчас, но ты, наверное, уже и сама догадалась. Он… я застала его с другой. Поэтому я и ушла.

– А вдруг она сама проявила инициативу? Ведь и такое бывает на свете. Детка, дорогая моя, я уже говорила тебе, ты не должна из-за подобных мелочей подвергать опасности ваш брак.

– Но ты же знаешь, Ба, это была всего лишь одна из многих. – Клер чувствовала, как в душе волной поднимается раздражение. Ход, сделанный Сэмом, был весьма характерен для него: первым изложить Элинор всю историю в нужном для себя свете, чтобы заручиться ее сочувствием и поддержкой.

Помолчав, Элинор с видимой неохотой призналась:

– У меня была та же самая проблема с Папой Билли, но в наше время женам не оставалось ничего другого, как смириться с такими вещами. Прошу тебя, родная, прояви терпение – и ради Джоша, и ради себя самой. Не разрушай ваш брак только из-за того, что Сэм временами создает тебе проблемы. Все мужчины создают проблемы женщинам.

– Честное слово, у меня нет никакой охоты обсуждать это, Ба. – Возмущенно проговорила Клер. – Но все же я не понимаю, зачем мне нужно мириться с изменами мужа только потому, что тан поступала ты. Так что, пожалуйста, не пытайся меня уговорить.

– После шести лет совместной жизни, Клер, смешно рассчитывать на сохранение тех же отношений, какие были в день свадьбы.

– А я и не рассчитываю на сохранение тех же отношений! – воскликнула Клер. Она надеялась на отношения любви и доверия, основанные на взаимной реальной оценке достоинств и недостатков друг друга.

– Любить – это… – Элинор, хотя и смутно, как сквозь дымку, но помнила, каково это: чувствовать, что твой любимый одарен всеми теми замечательными качествами, которые тебе хочется в нем видеть, прежде чем наступит прозрение и ты поймешь, что это совсем не так и что, возможно, они существовали лишь в твоем воображении. Она грустно покачала головой: – Любить, быть влюбленной – это отнюдь не то же самое, что быть замужем.

– Вот, значит, почему ты никогда не пишешь о замужестве! – резко бросила Клер. – А только о любви…

– Совсем ни к чему говорить об этом таким тоном, – возразила Элинор, чувствуя себя задетой.

– Любовь – это еще не решение всех без исключения женских проблем! – Клер почти кричала. – Об этом, насколько я помню, не говорится ни в одном женском журнале, ни в одном фильме или… романе.

Пусть ей не суждено никогда больше воспарять в горние выси на крыльях любви: только бы не испытывать горечи и отчаяния падений. Она больше не желает быть под контролем, в прямой зависимости от одобрения или снисходительности другого человека, не желает, чтобы чужая воля возносила ее к райскому блаженству или ввергала в адские муки, не желает вновь испытать то чувство, которое заставляет женщину делать слишком много для своего партнера и столь же много требовать и от него.

– Я понимаю, – сказала Элинор. – Просто у тебя наболело. Ведь Сэм далеко не безупречен…

– Ба, он давно уже не шкодливый школьник. – Накануне вечером Сэм старался уломать Клер, а теперь вот ее собственная бабушка пыталась делать то же самое от его имени.

Во второй раз за последние сутки возмущение Клер взяло верх над ее осторожностью. Ее семейная жизнь потерпела фиаско, и сейчас она пыталась собрать осколки собственной гордости, чтобы, склеив их, продолжать жить дальше. Пусть никто не вмешивается, пусть оставят ее в покое, особенно те, кто не знает всех подробностей.

– Почему бы тебе не попробовать посмотреть на то, что случилось, как на маленькое недоразумение? – стояла на своем Элинор. – Сэм любит тебя. Ты знаешь, что любит. А любовь имеет огромное значение, потому что ты не сможешь жить без нее, детка: без любви человек не живет, а существует.