Тарханов, снова не знавший покоя и порывавшийся ночевать около пульта, отвечал:

— Черт его знает… Снизить реакции, утомить его чем-нибудь?

— За что боролись! — напоминал Игорь Петрович. — Он нам нужен нетронутый, как огурчик!

— Если будет так нервничать из-за несходства своего состояния с состоянием товарищей, все равно потеряет нужную нам свежесть.

— Так опять же — твои предложения? Вернуть всем этим выключателям прежнюю упругость?

— Ага, чтобы страдал весь экипаж… Извини, но им еще обратную дорогу проделывать надо. А анабиоз для них не предусмотрен…

Часы бежали неумолимо; «Контакт» приближался к Марсу, он уже летел в режиме активного торможения, выбрасывая перед собой протуберанец фиолетового пламени, а ученые мужи из психофизцентра никак не могли решить, что делать с Акопяном. Коллеги-космопсихологи Соединенных Штатов, Франции, Норвегии и других стран — участниц полета также пока что не могли придумать ничего радикального. Многие предлагали откровенно рассказать все Акопяну, обратиться к его сознанию, к чувству долга — мол, держи себя в руках, следи за собой! Но и этот вариант в конце концов отбросили. Добавочное напряжение может повредить «приборным» свойствам Сурена, понизить его сверхчуткость. Кроме того, большая часть его реакций носит такой характер, что сознательной волей их не изменишь…

Выйти из тупика, как это нередко бывает, помогла случайность. В одно из ночных дежурств на пульте связи с «Контактом» Марина отлучилась на минуту в подсобку, к холодильнику — был уже час ночи, а она еще не ужинала. Проходя мимо комплекса машинной памяти, она краем глаза увидела двоих молодых наладчиков, копавшихся в нутре одного из миниатюрных блоков. Парни в белых халатах что-то бурно обсуждали. Оказалось, их тоже волновала история с Акопяном. И вот, не замечая присутствия Стрижовой, рыжий веснушчатый наладчик в сердцах ударил кулаком по шасси блока и воскликнул:

— Честное слово, сидел бы он там и после пробуждения, в своей «Аннушке», да не мешал людям работать, так и проблем бы никаких не было!

Марина, находившаяся в приподнятом, радостном настроении (ей только что утвердили докторскую диссертацию), возликовала и тут же бросилась к телефону — поднимать с постели Семена. Но тот, как это водилось за ним в периоды ответственной работы, конечно же, не спал, дул кофе и потихонечку от домашних просматривал на дисплее последнюю информацию с «Контакта». Сердитая фраза рыжего наладчика ему понравилась, в ней содержался намек на правильный путь. Едва дождавшись утра, Тарханов связался с Волновым, а тот — с более высокими инстанциями. Буквально к полудню был в деталях разработан хитроумный план. Предполагалось, что его выполнение устранит растущую несовместимость Акопяна с прочими космонавтами… без ущерба для «экстрасенсорных» способностей подопытного.

Переговоры с «Контактом», на которых должна была решиться судьба Сурена, начались ближайшим же вечером. Для них (разумеется, втайне от Акопяна) были подготовлены специальные компьютеры — анализаторы эмоционального состояния. По малейшим изменениям кровяного давления, колебаниям в пульсе, дыхании, голосе машины точно определяли то, что еще недавно по традиции считалось «духовным» и «непознаваемым». Они могли бы обнаружить трепет зарождающейся любви раньше, чем сам влюбленный. Задолго до того, как Сурен ответит «да» или «нет», электронные аналитики будут знать, насколько приемлемо для него предложение Тарханова; не вызывает ли оно внутреннего протеста, не повлечет ли реализация плана — откровенно говоря, рискованного — еще каких-нибудь неучтенных душевных последствий…

Перед началом сеанса связи Добрак нечаянно назвал Акопяна «пациентом». Тарханов моментально вспылил:

— Вот! Вот ваше истинное отношение к человеку! Он для вас пациент, и больше никто. И вы, не задумываясь, ляп… то есть скажете ему прямо в лицо что-нибудь этакое: мол, как ваше самочувствие, больной?.. И все пойдет насмарку! Запомните, Иржи: Сурен — полноценный космонавт, командир десантной ракеты… пилот, черт возьми! У него… всего лишь… э-э… некоторые перебои в работоспособности. От этой печки и будем плясать.

Самолюбивый Добрак нахохлился и наговорил бы академику ядовитых вещей, но тут заиграли огни на пульте, затрещал зуммер, и голос дежурного оператора прогремел через динамики уставной формулой: «Заявки на генеральный сеанс связи для всех служб аннулированы, время связи для главной экспертной группы не ограничивается».

Семен наконец включил телеканал… и тут же взялся за решение заранее приготовленного кроссворда. Стрижова принялась разливать чай, Добрак углубился в свежую «Руде право», молодые врачи пустились наперебой обсуждать вчерашний хоккейный матч, а кибернетики и вовсе разложили шахматную доску. Сигнал должен был достигнуть чудовищно далекого «Контакта» лишь двенадцать минут спустя…

Когда на нескольких экранах возникло размытое, пересеченное бегущими полосами лицо Сурена, Тарханов, не теряя времени, кратко изложил суть дела. Недавно эксперты-механики представили в Космоцентр доклад на основании показаний ЭВМ «Контакта». Датчики, с мгновения старта подключенные к «Аннушке» и ее системам, свидетельствуют: полет несколько расшатал электронные цепи и механизмы капсулы. Необходима срочная и эффективная профилактика, может быть, текущий ремонт. Акопяну предстоит лететь на «Аннушке» к Фобосу. Кому же, как не ему — кстати, опытнейшему бортинженеру, — заняться в последние дни перед финишем проверкой всех узлов маленькой ракеты?!

Итак, Сурену предлагают срочно оборудовать рабочее место в каюте «Аннушки». С целью полного привыкания, наилучшего освоения капсулы Тарханов советует космонавту и есть, и спать в той же каюте. Ведь анабиоз свел к нулю четыре месяца, проведенных Суреном в чреве «Аннушки». После того, как оттуда убрали оборудование для гипотермии, капсула стала совершенно новой и незнакомой. В пользу постоянного пребывания Акопяна внутри ракеты говорит еще одно обстоятельство: полный отдых организма сделал пилота «Аннушки» более сильным, ловким, сообразительным, чем другие члены экипажа. Ему было бы трудно работать с людьми, настолько во всем уступающими… В общем, Космоцентр считает, что именно в качестве единственного и постоянного обитателя десантной ракеты Акопян — пилот, бортинженер, фактический руководитель экспедиции на Фобосе — принесет больше всего пользы, наиболее полно применит свои способности… Причем вычисления показывают: за два-три оставшихся дня Акопян, занятый привычной и любимой работой в спокойной обстановке, не потеряет биоэнергетической чуткости.

Семен рассчитал абсолютно верно. Удалась и маленькая дипломатическая хитрость с якобы необходимой профилактикой «Аннушки». Надо было только погладить несколько самовлюбленного Сурена «по шерсти», и он согласился на добровольную изоляцию от экипажа. Анализатор эмоций показал здоровенный пик — всплеск удовлетворенного тщеславия…

А рыжий, всего пару недель назад поступивший на работу к психофизиологам наладчик компьютеров был несколько удивлен, получив премию в размере месячного оклада «за творческую инициативу».

…Впервые за много-много дней и ночей Семен Тарханов откинулся на спинку кресла; раскинув руки в стороны, сладко, до хруста в костях потянулся, зажмурил глаза…

«Контакт» висел на орбите в сотне километров от Фобоса. Он был подобен хрупкой, изящной серебристой игрушке рядом с асфальтово-серой глыбой марсианской луны. До старта «Аннушки» оставались считанные минуты…

Клаус Шварцкопф, притаившийся между цилиндрами форсунок рядом с кожухом главного реактора, не видел вокруг себя ничего, кроме сплошного металла. Но он отлично знал: именно сейчас сопло двигателя повернуто к Фобосу и в точности под ним расположена та самая группа кратеров. Каменный цирк, скрывающий тайну, буквально на расстоянии протянутой руки…

На секунду сжалось сердце. Все же там, в недрах гигантской «картофелины», скрывалось самое удивительное чудо за всю историю человечества. Нечто, возможно, более ценное для науки и для будущего, чем любое другое открытие, чем атомная энергия или теория относительности. Форпост иного мира, наверняка более цивилизованного и мудрого, чем земной, покоряющего межзвездные пространства… Но то была лишь секунда. В фанатичной, наглухо отгороженной от реальности душе Клауса не нашлось места сомнениям. «Юбер аллес», превыше всего. Он выполнит свой долг, чтобы новая, невиданная мощь не попала в руки «комиссаров», не сделала научно-технический перевес социализма решительным и необратимым!..