У этого романа не было и не могло быть будущего. Он – советский человек, советский офицер, советский агент наконец, а она – простая шведская девушка из провинциального городка, приехавшая в столицу в поисках заработка и счастья. Их разделяла бездонная пропасть, по обеим сторонам которой стояли многомиллионные армии с тысячами танков и самолетов и сотнями боевых кораблей и подводных лодок. И все-таки Анна вызывала в Коле чувство, несовместимое с чувством долга. Будучи не в силах побороть свое влечение, он пытался хитрить с самим собой, стараясь примирить чувство и разум.

«Ну и пусть она не русская, – рассуждал он про себя. – Пусть она родилась не в Советском Союзе. Так и я тоже не русский, а мордвин. Она просто не знает, какая замечательная страна – СССР! Страна, в которой все равны, в которой нет богатых и бедных, хозяев и холопов».

Коля так увлекался, рисуя идиллические картины жизни в Стране Советов, что упускал из виду то обстоятельство, что и чудесного какао, и восхитительных пирожных, и маленьких уютных кафешек, к которым он успел привыкнуть, в Советском Союзе тоже нет. Да и как признаться ей во всем? Прямо так и заявить: «Я – русский шпион»?

Колины размышления прервал знакомый, до боли родной голос:

– Это у вас продается славянский шкаф?

На пороге стоял высокий мужчина в модном пальто. Он наклонил голову, будто рассматривал свои ботинки, и поля шляпы мешали разглядеть его лицо.

– Шкаф давно продан, – пролепетал в ответ Коля. – Могу предложить никелированную кровать.

– С тумбочкой? – уточнил гость.

– С тумбочкой, – подтвердил Коля.

Наконец гость поднял голову и приподнял пальцем край шляпы.

– Олег Николаевич!.. – выдохнул Коля.

– Я, – подтвердил Штейн.

Коля знал о приезде Штейна. Головин заблаговременно информировал его об этом и ориентировал на оказание всесторонней помощи. На время пребывания Штейна в Швеции Коля переходил в полное его подчинение. И все равно появление учителя и наставника оказалось неожиданным.

– Олег Николаевич, вы как тут? – задал Коля очередной глупый вопрос.

– Я-то? – улыбнулся Штейн, стягивая перчатки. – Я проездом. В Конотоп.

Он прошелся широким шагом по Колиным хоромам.

– Ничего устроился, – одобрил он Колино жилище. – Со вкусом.

– Олег Николаевич, вы есть будете?

– Молодец! – отметил Штейн. – Растешь и взрослеешь. Буду. Сказать по чести, я проголодался, как волк.

Через десять минут на столе стояла яичница, был нарезан ломтями вкуснейший сыр, а в больших чашках ароматно дымился настоящий бразильский кофе.

Штейн, отдавая честь угощению, взял быка непосредственно за рога и наставлял Колю:

– Ну, Николай свет Федорович, пардон, товарищ Неминен, считайте, что вы выиграли главный приз в своей жизни.

– Какой? – не удержался Коля.

– Во-первых, вам досрочно присвоено звание капитана. Головин постарался. Приказ на тебя сам Сталин подписывал. Так-то.

Коля зарделся от радости. Шутка ли – досрочно получить звание, и не от кого-нибудь, а от самого товарища Сталина!

– Так что ты теперь относишься к старшему начсоставу. Шпалу носишь, – продолжал Штейн, уписывая яичницу. – Во-вторых, Указом Президиума Верховного Совета за успешное выполнение задания командования ты награжден орденом Красного Знамени.

Коля совсем запунцовел от счастья, но смог сдержать себя.

Он встал, поправил одежду, принял стойку «смирно» и тихо, но очень торжественно произнес:

– Служу трудовому народу.

– Вольно, садись, слушай дальше.

– Разрешите вопрос, Олег Николаевич? – перебил Коля.

Штейн удивленно надломил бровь. Нехорошо, когда старших перебивают.

– Ну, валяй.

– А за что мне это… И орден, и звание?

– За выдающиеся заслуги перед Родиной, – серьезно сказал Штейн, уписывая яичницу. – За те самые реестрики с договорчиками фрахтика корабликов.

– Неужели это было так важно? – изумился Коля.

Штейн посмотрел на него отеческим взглядом, в сотый, наверное, раз за время их знакомства подивился Колиной простоте и наивности и… решил ничего не говорить о том, какое значение имели эти «реестрики» для Головина. О том, какую замысловатую мозаику собрал генерал, прежде чем давать среднесрочный прогноз хода военных действий. О том, что не один Коля такой умный и ловкий. Что кроме него еще несколько агентов из других стран, не сговариваясь друг с другом и не зная о существовании друг друга, доложили подобные сведения. Что, в сущности, Коля, сидя в нейтральной Швеции, «вскрыл коварные замыслы врага», обнаружил и подтвердил его сырьевое банкротство и экономическую неготовность к затяжной войне. Не было смысла рассказывать сопливому капитану о том, что добытые им сведения были доложены высшему руководству Советского Союза и что это самое высшее руководство, отталкиваясь от этих сведений, принимало важнейшие решения по организации обороны страны. Стоит ли показывать наивному и удачливому простачку всю гигантскую пирамиду власти и открывать механизм принятия решений? Вряд ли, пусть спит по ночам спокойно. Как там у Экклезиаста? «Во многия знания – многия печали, и умножающий знания умножает скорбь». Нет уж! Спи спокойно, дорогой товарищ. Знать тебе это совершенно ни к чему.

– Да как тебе сказать, – протянул Штейн вместо ответа. – Награждают не только за результат, но и за рвение и исполнительность.

– Понятно, – заметно сник Коля.

– Ладно, не кисни, – ободрил его Штейн. – Пока ты молодец. Все правильно сделал. Если будешь так же служить и дальше, то к концу войны в полковниках ходить будешь, а то и в генералах.

– Олег Николаевич, – расстроился Коля. – Неужели война продлится так долго?

– А это зависит от нас с тобой.

– Как?!

– Каком кверху, – пояснил Штейн. – Собственно, дорогой ты мой товарищ Неминен, все, чем занимались раньше и вы, и я, было так… детской забавой на летней лужайке. А теперь нам предстоят настоящие дела и великие подвиги.

– Какие? – не унимался Осипов.

– Богатырские, – покончив с яичницей, Штейн вытер губы салфеткой и придвинул к себе чашку с кофе. – Вам, товарищ капитан, выпало огромное счастье выполнить задание большой государственной важности и огромной трудности.

– Какое? – У Коли загорелись глаза.

– Ну, для начала нам с вами поручено прикнокать одного белогвардейского гада. Фамилию Синяев слыхал?

– Конечно, слыхал, – с энтузиазмом подтвердил Коля. – Он тут такую деятельность развел…

– Ну вот нам с тобой и поручено эту самую его деятельность и прекратить. Благодаря синяевской агитации и пропаганде немцы уже вторую дивизию из «бывших» формируют.

– Из каких это «бывших»? – не понял Коля.

– Из бывших подданных его императорского величества государя Николая Второго. Эти люди ушли на фронт еще в девятьсот четырнадцатом и до сих пор никак не угомонятся. Третий десяток лет воюют. Надоело им в таксистах и гарсонах ходить, вот и взялись за старое, хорошо знакомое дело.

– Столько лет прошло… – заметил Коля.

– Сколько? Советской власти только двадцать четыре года. Тем, кому в четырнадцатом было двадцать, сейчас нет еще и пятидесяти.

– Разве ж это солдаты!

– А ты знаешь, мой милый, какой возраст Наполеон считал самым лучшим для солдата?

– Не знаю. Лет двадцать – двадцать пять, наверное.

– От тридцати пяти до пятидесяти лет! В этом возрасте уже нет безрассудной храбрости и вместе с тем есть необходимый жизненный опыт, да и не так страшно умирать, как в юности. А теперь представь несколько тысяч этих головорезов, переодетых в немецкую форму, хорошо вооруженных и люто ненавидящих нашу советскую власть и все, что нам, советским людям, дорого и свято. Они знают, что в случае чего их ждет немедленный расстрел, поэтому в плен не сдаются, а дерутся до последнего патрона. Так что, Николай Федорович, нам с вами обязательно этого генерала Синяева нужно сделать мертвым. Сроку у нас – две недели. Москва ждет.