— А ну-ка, потихоньку дальше… По кадру…
Все крепче стискивает врач металлический поручень — и при этом запрокидывается назад. Вот начинают подламываться колени…
Волновому не пришлось продолжать. Все присутствующие наглядно убедились, что вакуум начал убивать Ананда именно в тот миг, когда космонавт взялся за поручень трапа.
— Значит… — поднял брови министр.
— Значит, — седовласый резко повернулся к нему, — ваш Рам Ананд ценой жизни спас по меньшей мере половину экипажа «Вихря» во главе с командиром.
Беглые возгласы, шумок в кабинете. Эксперт скромно опускается на стул. Он больше не киногерой, просто службист, честно исполнивший задание и не способный даже слово прибавить к своему рапорту.
— Я вас по-ни-ма-ю… — задумчиво цедит Геннадий Павлович. — Следовательно, поручень…
— Именно. Проводник. Человек десять могло бы одновременно держаться за него, поднимаясь по трапу. Стало быть, эта добавочная проволока в скафандре служила лишь промежуточным устройством. А антенной являлся весь корпус «Вихря»!
— Ага! — засопев, довольно воскликнул министр. — Это меняет дело!
…Уже и Виктор Сергеевич, с привычной осторожностью сдерживая вспыхнувшую радость, понял, что вина с астероида снята… или, во всяком случае, вероятность ее намного уменьшилась. Колоссальное тело ракеты — антенна, которая может принять радиосигнал с расстояния в тысячи километров. Фактически из любой точки полушария. Да, убийца уже необязательно на станции, но экспертам не позавидуешь, район поиска увеличивается в миллионы раз…
Задумавшись, Панин не заметил общего скованного молчания, не расслышал вопроса Волнового.
— Что это ты, Витюша? — окликнул его «наш министр». — Никак уснул?
Вот тут Игорь Петрович интересуется…
— Да… уж извините меня! Мне бы хотелось еще раз услышать, как именно Рам Ананд попросил ван Деерта и тебя, чтобы ему разрешили пройти первым?
— Все записано в машинной памяти. Я так точно не воспроизведу, — пожал плечами Панин.
— И все-таки интереснее послушать именно тебя, — мягко возразил Игорь Петрович. — Что машина! Ты-то не просто расскажешь, а с собственным отношением к событию… Ведь у тебя наверняка имеются какие-то собственные выводы или хотя бы догадки. Я уверен, он знал об опасности, явно знал, сознательно прикрыл собой товарищей… Но откуда знал? Почему не предупредил? Поделился бы мыслями, Виктор Сергеевич… Да заодно, если уж вспоминать, скажи, что значило это твое словечко при виде погибшего — «первый»?
В этот день он быстро устал. Просто ноги подкашивались. После выхода из Комитета едва поборол желание поехать домой и рухнуть в постель. Знал по опыту, нельзя ложиться, встать будет почти невозможно. Это «хвост невесомости», как говорят космонавты, из-за отвыкания от земной тяжести. Если бы не два сеанса гипноадаптации еще в Казахстане, вообще не смог бы командир ни ходить, ни говорить, ни мыслить связно. И так едва не упустил стакан газированной воды из автомата, показался стакан тяжелее кирпича. Надо походить часок-другой, приложить всю свою волю, чтобы побороть проклятую слабость. Ведь еще дня три быть ему на Земле. Визиты, переговоры, покупки (Марина надавала сорок поручений.) Приглашают на разговор в Женеву, в Комитет по контролю над разоружением…
Виктор Сергеевич присел на Тверском бульваре, напротив высокого здания из красного кирпича, до сих пор по старинке называвшегося «новым МХАТом». Здесь, если верить старым москвичам, мало что изменилось за последние полвека. Те же подстриженные газоны, кудрявые кроны деревьев, дремлющие пенсионеры с газетами, беготня детей. Поздние июньские сумерки. За низкой чугунной оградой скользят бесшумные электрические автомобили. Чиркнет фосфорной полосой по борту — и нет его… В небе светящийся циферблат городских часов. Еще пять… ну, десять минут передышки, и вставать. То есть просто насильно сдергивать себя с удобно выгнутого сиденья. Каким свинцом налиты ноги…
— А я еще, извините, помню старые скамейки. Обыкновеннейшая доска, молодой человек. Иногда другая доска вместо спинки, да и то не везде. Но сидеть могли, между прочим, часами. Молодость! Году этак в девятьсот восемьдесят пятом-седьмом ждал тут кое-кого, на во-он то окошечко поглядывал и шепотом молил: «Выйди, выйди же наконец…»
Малорослый, круглоглазый и подвижный, как воробей, старик сидел рядом с командиром, подкрепляя свои слова энергичными взмахами свернутой газеты.
Виктор Сергеевич, вообще очень предупредительный к старости, охотно закивал головой:
— Собственно, и меня-то уже молодым человеком можно назвать разве что из любезности…
— Да ну, бросьте! Вам, верно, едва за сорок? А то и нет еще?
— Изволите комплименты делать… Сорок шестой уже.
— Хорошо выглядите. Спортсмен, должно быть?
— Вроде того… Космонавт.
Собеседник слегка поклонился в ответ. Скорее из учтивости, чем в знак особого почтения.
— Рад познакомиться. В девятьсот восемьдесят пятом непременно спросил бы фамилию, а сейчас толку нет. Уж больно вас, извините, много. Как в мое время, скажем, летчиков.
Виктору Сергеевичу внезапно захотелось произвести впечатление.
Нечасто говорил он с людьми «иного круга».
— Моя фамилия, если угодно, Панин.
Выцветшие глазки под контактными линзами сверкнули детским восторгом, задралась острая белая бородка:
— Ну?! Вот уже не думал, не гадал… Знаю, знаю, молодой человек! Слежу за вашей, так сказать, биографией. Ну, как там, на астероиде?
— Работаем, — сдерживая смех, коротко ответил командир.
— Святое дело, святое… А можно вам еще вопросик задать? Не секретный?
Старик рывком развернул газету и поднес ее к самому лицу Виктора Сергеевича.
— Вот, сегодняшняя «Вечерка»… Смотрите! — Забрав газету, старик прочел сам: — «Как сообщает наш… ну, и тому подобное… несколькими обсерваториями мира зафиксировано прохождение на параллельных курсах двух неизвестных космических объектов. Высота — около двух тысяч километров над Землей, линейные размеры — до пятидесяти метров. Сенсации подобного рода появляются регулярно. Как правило…» Ну, тут, как положено, о шарлатанстве, «летающих тарелках»… Вот главное: «В отличие от прежних, более или менее достоверных находок в околоземном пространстве, данное наблюдение единогласно подтверждено астрономами, объекты сфотографированы обсерваториями…» Что вы на это скажете, дорогой товарищ Панин?
Собеседник сразу перестал казаться симпатичным; Виктор Сергеевич терпеть не мог жадного любопытства полузнаек, обывательского мифотворчества.
Он взглянул на бело-оранжевый сияющий круг часов, точно приклеенный снизу к облачному одеялу. Подобрался, застегнул пиджак и сухо ответил:
— Скажу, что космос, к сожалению, набит всяким хламом. Отгоревшими ступенями ракет, топливными баками, носителями и прочим. Пора учредить общество охраны космической среды. Тогда окончатся сенсации.
А теперь — встать. Послать тело прочь со скамейки. И-и — р-раз!..
Честное слово, словно тонну стал весить. Даже мышцам больно…
— Очень приятно было познакомиться, — сказал Панин, еще нетвердо стоя на аллее. — Извините, мне пора идти. Дела!
Кажется, старичок здорово обескуражен и растерян. Совсем съежился, слезливо моргает. Не иначе, как посчитал мгновенный подъем собеседника признаком сильного раздражения. Как бы то ни было, обижать доброго человека не стоит. Командир заставил себя наклониться, — боль обожгла позвоночник, — подал руку.
— Всего лучшего. Возможно, я и не прав. Я обязательно разузнаю, что там видели астрономы… Хотите, позвоню, скажу?
— Нет, благодарствуйте, это для меня не так уж важно, — глядя смиренно и уныло, бормотал старик. — Не утруждайте себя, пожалуйста, мало ли у вас работы…
Панин покинул его с чувством вины. Шел, волоча тяжелые мешки ног в сгущающемся сумраке. Немного развеялся только среди бесшумной толчеи Арбатской площади. Прозрачно-голубые и воздушно-зеленоватые длинные машины скользили по эстакадам разных уровней под ногами и над головой командира; на ажурных мостиках виднелись редкие пешеходы. Потоки электромобилей сплетались, скрещивались. В просветах между опорами развязок мерцали чудовищные плоскости, мириады оконных квадратов и на их фоне желтое, патриархальное, трогательное здание ресторана «Прага». Там уже горели люстры.