В общем, история со спутанным временем окончилась вполне благополучно. Митчелл выступил по телевидению с речью, в которой доказывал, что эксперимент удался на все… ну, не сто, так девяносто девять. В условиях стабильно малого тяготения продленный цикл человеческой деятельности возможен, полезен, и может быть рекомендован для дальних перелетов. Но успокаиваться на достигнутом рано. Надо найти ключ, с помощью которого легко и быстро совершался бы обратный переход, возвращение в нормальный человеческий ритм. Возможно, следует обратиться к глубинным механизмам реактивности, к системам уравновешивания стрессов…

Доктор призвал до окончания поисков постепенно свернуть исследования в перуанском городе под куполом, возвратить его жителям привычный земной цикл дней и ночей.

И телевизионный холл пансионата снова огласился спорами первопоселенцев…

Непроизвольно наблюдая, как сменяются фосфорические цифры этажей на табло внутри лифтовой кабины, Марина взвешивала сегодняшний вывод.

Действительно, первые признаки «космического сюрприза» появились буквально через день-два после доклада Ларри. Пока на астероиде шли перипетии опасного эксперимента, старожилы находились в крайнем напряжении, «болели» вовсю, переживали каждую подробность борьбы с невидимой силой ритма, как собственную беду или успех. Пожалуй, и здесь стоило бы вспомнить Богомольца. Окончились страсти, расслабился организм, и сразу же вот вам, получите. Недаром, как пишут в исторических хрониках, во время войны солдат мог ночами лежать на снегу, киснуть по горло в болоте и не подхватить даже легкого бронхита. Другое дело — мирное время. На покое сразу заноют фронтовые болячки, загнанные вглубь мощной пружиной психической мобилизации. Господи, не лечить же теперь Панина и товарищей каким-нибудь искусственным извержением вулкана в саду пансионата?!

…А почему, собственно, эта напасть пощадила ее, Марину? Если верить новой, достаточно стройной гипотезе, ответ прост. Старожилы астероида отдыхали — самозабвенно и бездумно. Их реактивность была понижена. Стрижовой же приходилось только мечтать об отпуске. Хотя и находится она сейчас на положении отдыхающей, профессиональный долг не позволяет оставить наблюдение за товарищами, опыты, тесты, теоретическую работу. Во-первых, старожилы — это близкие, дорогие люди. Она просто не имеет права полностью передать контроль над ними чужим, официально назначенным медикам. Во-вторых — это уникальная группа обследуемых, двадцатимесячные робинзоны орбитального острова: Марина не может упустить такой драгоценный научный материал. Одним словом, как бы то ни было, но Стрижова оказалась единственным членом экипажа, который не поддерживал азартных «болельщиков» и мало интересовался, какой ритм в конце концов победит на станции. И до, и во время, и после митчелловской заварухи Марина все так же возилась со своим инструментарием, делала анализы и замеры, надоедала друзьям с опросами и осмотрами: «Пошла бы ты лучше к морю, бычков половить! Хочешь, подарю удочку?» Суетилась, суетилась, вот и уберегла себя. А все заядлые удильщики теперь охают по комнатам…

Лифт остановился на одиннадцатом этаже. Десять предыдущих пустовало.

После этой напасти экипаж перевели под самую крышу. Карантин затягивался. Торец коридора был перекрыт прозрачной пленкой — она распространяла бактерицидное излучение. В тугой перепонке был клапан для входа. За ним стоял столик с селекторным пультом. Рядом в кресле дремал санитар, похожий на атомщика с астероидной централи: жесткий блестящий комбинезон, забрало, огромные перчатки до локтя. Дальше была еще одна пленочная преграда.

Санитар узнал Марину, но она все же показала пластмассовый жетон. Пройдя первый барьер, остановилась на влажном поролоновом ковре, под гроздью мощных фиолетовых ламп. Стояла не менее трех минут, по инструкции. Затем вышла в коридор.

Обстановка здесь напоминала инфекционное отделение больницы. Впрочем, газетчики и так раструбили на весь мир об «астероидной чуме с длинным инкубационным периодом», о «вирусах погибшего Фаэтона», которые-де «миллионы лет ждали питательной среды». Навстречу гостье другой безликий санитар катил никелированную тележку с медикаментами, из приоткрытых дверей доносились кислые аптечные запахи.

Она вошла в квартиру Виктора Сергеевича, для порядка стукнув костяшками пальцев о дубовую дверь. В прихожей было пусто; на столике под зеркалом валялись опустошенные ампулы. Из кабинета доносилась музыка с обилием ударных, времен рок-н-ролла.

Панин сидел в плетеном кресле у открытого балкона. Просто и скупо обставленная комната со стенами и мебелью, окрашенными в спокойные теплые тона, не привлекала внимания ничем, кроме объемистого букета розовых миндальных веток да мисочки с тепличной клубникой. Алые ягоды в аккуратных зеленых воротничках заставили Марину нетерпеливо взглотнуть, она вспомнила, что так толком и не позавтракала сегодня.

Виктор Сергеевич приглушил магнитофон, стоявший у его ног, и отложил свежий журнал, приветствуя гостью. На нем была тенниска с отложным воротом, белые шорты и такая же полотняная шапочка. Половина лица закрыта дымчатыми очками. Еще издали Стрижова увидела странную красноту его кожи, воспаленно-розовые пятна на руках. Она так и рванулась вперед, но Панин удержал резким жестом:

— Не надо, Маришка, мало ли что… Сядь лучше за стол, ешь клубнику.

Хороша, и не скажешь, что гидропонная…

По привычке подчиняясь командиру, она опустилась на стул и машинально сунула в рот ягоду.

— Давно это с вами?

— Проснулся, увидел.

— Ну, дайте хоть посмотреть. Я ведь как-никак врач…

Панин был страшен. Руки, грудь, ноги до колен — все покрылось выпуклыми бляшками размером с монету; лицо горело чистым маковым цветом. Осмотрев командира, Марина на ватных ногах вернулась к столу. Мысли путались. Чтобы сосредоточиться, стала раскладывать узором на скатерти подсохшие хвостики ягод, очевидно, еще с вечера съеденных Виктором Сергеевичем. Тем-то и пугала причудливая нежить, бог весть как прицепившаяся ко всему астероидному экипажу в самом конце карантина. У нее было много форм. Одни космонавты покрывались обильными сыпями и экземами, у других не желала свертываться кровь из пустяковой ранки, третьи задыхались от катастрофического насморка. С бывшего начальника электроцентрали, Повилайтиса, кожа сходила лоскутами, как со змеи во время линьки. В общем, если бы не одновременность поражения, можно было бы подумать, что в пансионате поселился сразу целый заповедник хищных неземных микробов.

…И самое невероятное: никаких новых бактерий не обнаружили?

Утонченнейшие способы диагностики, компьютерные обследования — все приводило к одному результату: у кошмарных симптомов практически нет основы! Микросреда организмов — в норме. Подчас так и хочется поверить чужеземным газетным крикунам и объявить все случившееся «местью потревоженного космоса».

До сих пор командир испытывал лишь легкие недомогания: головную боль, рези в пищеводе. Теперь придется переоборудовать его спальню в настоящую палату — как у Повилайтиса и многих других. Ставить кровать с воздушной подушкой вместо матраца, чтобы пораженное тело не касалось постели.

— Что нам готовит Тарханов? — спросил Панин, обессиленно откидываясь на спинку кресла. — Мне он уже давно не звонит, наверное, не хочет расстраивать… Он еще не уехал?

— Нет. Живет со всем своим штабом в седьмом корпусе. Туда к нему понаехало спецов со всего мира.

— А-а… — Виктор Сергеевич прикрыл глаза покрасневшими веками. —

Верный товарищ… Он еще надеется!

— А вы разве оставили надежду? — так и подобралась Марина с клубничным хвостиком в руке. — Это уж никак на вас не похоже! Знаете, отчаявшийся больной мешает целителю…

— Оставь надежду… — горько усмехнулся командир. — Слова-то какие дантовские. «Лашьята огни сперанца…» — Он повернулся в сторону двери, махнул распухшей рукой: — Да на моем месте любой бы волком завыл! Смотри, чем они сейчас будут меня пичкать, твой Семен со штабом! Хоть бы ты на них повлияла…