Ворон сидел спиной к морю. Так и не повернулся, не проводил взглядом уходящие струги. Обида не давала повернуть шеи. Сколько ждал княжича, как измысливал себе час встречи… а оно вон как обернулось. Старел Ворон.

— А этого куда? — спросил неожиданно Овил. Ворон вздрогнул. Разлепил набрякшее веко. Совсем рядом стояли четыре калеки пришлых с побитыми руками, ногами, головами, замотанные в тряпье. Но они умудрялись держать кто в чем ручки носилок. А на них лежал какой-то бледный, высохший… но без ран, без увечий человек, прикрытый бурым корзном. Глядел он в небо будто знака ждал, только глаза были неживые, странные.

— Кто такой?

— Аид это, — отозвался один из калек, — старший брат князя нашего.

— В сече побили?

— Нет, — ответил другой, безбородый, с набухшим рубцом на лбу, — в сече он с нами не был. Таким и взяли с темницы.

Ворон склонился над лежащим.

— Аид… — прошептали губы сами собой. Припомнился мальчуган — темнорусый, смышленый, резвый, норовящий взобраться на колени, а оттуда на плечи — второй сын Реин, любимец, баловень. Вот как жизнь распоряжается-то, всю ее и прожил в подполе, небось, сломался. Сколько же лет прошло? Ворон не помнил. — А мать его Полутой[21] звала, не по-отцовски, по-своему. Несите наверх, в долину, Овил укажет куда.

Сына покойной госпожи унесли. А Ворон все сидел — отрешенный и молчаливый, будто ускользнуло что-то важное из памяти, а что, что именно, не поймешь. Так бы и просидел до ночной темноты. Если б не пронзило вдруг с головы до пят чем-то острым и холодным, недобрым. Предчувствие? Ворон не понял. Но узрел вдруг, что застыли ближние к нему русы, выпрямились, оторвались от своих дел.

Медленно, шуря глаз, обернулся воевода к морю. Багряные паруса чернели над далеким окоемом. Возвращаются? Жив назад идет?!

— Господи, Род Вседержитель! — прошептал кто-то рядом.

Ворон протер глаз — может, двоится, троится… Нет! Девять парусов тугих, девять стругов! Тут и думать не о чем — погоня пришла. Жив ушел. А погоня великокняжеская пришла!

Ворон встал, подошел к кромке воды. Седоватый прибой набегал лениво, лизал мягкие сапоги. Вороа смотрел в море, но знал — сейчас все прочие смотрят на него. Четверо подручных с усталым и бормочущим под нос ругательства Овилом подошли ближе.

— К бою готовиться надо, — сказал им Ворон. И виновато развел руками, словно он сам накликал беду.

Овил кивнул, промолчал. Что тут говорить, и так все ясно — боя не миновать. Только силы теперь неравные. Девять больших стругов! Девять сотен лучших бойцов Русии! Овил пожалел, что не надел чистого белья, помирать лучше в чистом да с мечом в руке. Он знал — помирать придется, пришло, стало быть, времечко.

— Всех, кто на ногах стоит, с гор вернуть, из теремов, — приказал Ворон, — до единого!

— И баб, что ли? — переспросил подручный Дел, сноровистый невысокий малый.

— И баб, и девок, и побитых.

Овил сморщился, пробубнил, глядя на воеводу:

— Не трожь раненых, им тут смерть неминучая! Ворон не ответил — его приказы не обсуждаются. А смерть неминучая всем им, так лучше умереть стоя, открыто.

— Камнеметы готовить! — сорвался он на крик. — Валуны подносить! Чтоб по два десятка на каждый струг. Давай, браты! И не вешать носа. Род-батюшка с Кополой нас не выдадут!

Овил усмехнулся, шепнул неслышно для других:

— Боги-то одни у нас, им с неба видней…

— Молчи! Наш бог в правде нашей!

Овил не нашелся, что ответить. Да и некогда теперь было.

Струги шли ходко, будто вознамерились протаранить берега скалистые, но целя к узенькой полоске песка, к бухточке малой. Видно, узрели с них обломки потопленного судна, почуяли, что по верному следу идут.

Старик-метальщик в меховой шапке встретил Ворона прищуром подслеповатых глаз и доброй улыбкой, приободрил:

— Не боись, старшой, зря, что ль, мы тешились давеча?! зря, что ль, свой струг на дно пустили! — усмехнулся шире, добавил: — И этих пустим!

— Твоими устами мед пить, — отшутился Ворон. Но распоряжений давать не стал — старик сам справится, не подведет, все бы такими были. А вот особую ватагу предупредить следует. Вой там один к одному, проверенные, привычные к перунам гремучим. Только маловато их, всего-то десяток! И перунов мало, их беречь надо… Эх, перед смертью не надышишься! Ворон скосил глаз — засадные дружины засели за грядой четырьмя крыльями. Там лучники добрые, на совесть выученные… еще б девки подоспели, среди них немало искусных лучниц, а уж стрел с лихвой припасли, недаром годами гостей ждали. Ворон открывал было рот, да снова смыкал губы — кричать, указывать не приходилось, каждый свое место знал, еще бы, сколько учения положено!

Он занял свое место, откуда видно все. Затаился. Посыльные мальцы лежали поблизости, за валунами да кустами облезлыми, словно ждали, чтобы опрометью броситься, куда укажут. Готовы. Все готовы!

И оттого тяжелее вдвое, ждать да догонять всегда тяжко.

А струги разделились. Семь крутобоких кораблей начали в цепь вытягиваться. А два самых ходких напрямую пошли к берегу, только паруса круче стали под ветром прибрежным. Разведка! А чего разведывать, Кроновы мореходы все камни подводные и все гавани добрые вокруг Скрытня знают, все разведано за сотни лет до нынешнего князя. Значит, боятся. Значит, отпора ждут! Ворон жевал высохшую соломинку, хмурился, вспоминал братов-кореванов, с которыми за Рею-матушку бился — были люди, были вой лесные! их бы сюда! да поздно, не воскресишь героев, им теперь в вырии светлом жить да в былинах… Что же старик медлит? Оба багрянопарусных струга подошли близко, достать их без труда можно, запросто. Бить надо! Ежели две сотни дружинников высадиться успеют — все, конец! Заснул старик, видно!

Ворон подманил одного из мальцов — стриженного парнишку лет двенадцати. Тот подполз резво, ужом. Но Ворон рукой махнул, передумал, нечего ученого учить. Старик правильно делает, что тянет — если сейчас судна потопить, из сотен две трети спасутся, до других стругов доплывут, может, и поболе. А у берега лучники их всех побьют. Выжидать надо.

Тем временем струги подошли на полторы сотни шагов, теперь они были ближе к гряде, чем к цепи плавучей. Отчетливо звучали голоса, смех, выкрики. Радуются, беспечно идут… что ж, пусть. Ворон оглянулся на дальние склоны — все тихо, ни шума, ни вида, молча сидят два десятка дальние. Но и им работа найдется, коли другие струги обойдут гряду, да со спины налезут, в кольцо возьмут. Все продумано, все выверено… только против эдакого числа все одно не устоять. Ворон вспомнил отца родного, когда принесли того с сечи порубанного, был он вдвое моложе, там и помер, не выпуская рукояти меча из руки, с лицом просветленным, будто уж видел что-то не видимое прочим. Много смертей Ворон-воевода повидал, многих братов-другов потерял. Все свою смертушку поджидал, маялся…вот, видно, и пришла.

— Давай! — прохрипело старчески, без утайки.

Четыре валуна обрушились на струг, шедший слева. Такого и Ворон бывалый не видывал: мачту с парусами снесло, будто и не было их, затрещало, заскрипело, заухало, вопль людской, одним свившимся из десятков глоток ором взвился в серое небо… и струга не стало, лишь качалось на редких волнах нечто уродливое и покореженное, разваливающееся, жалкое. Ворон выругался. Перегрузил старик камне-металки, поломает этакими валунами! Надо все ж таки мальца слать.

Пока он так думал, грянул второй залп. На этот раз два огромных камня канули в свинцовые воды. Третий сбил мачту, качнул другой струг, правый, да так, что посыпались за борт гребцы. Чертвертый валун так и не взвился в небо, знать, верви не выдержали! Ворон в сердцах ударил кулаком по земле бурой, холодной. Недоброе начало!

А лучники уже били пытавшихся спастись вплавь, били по-деловому, без спешки, но точно. В ответ сыпались редкие стрелы с уцелевшего струга, сыпались, вперемешку с отчаянной руганью. Но там, в далекой цепи морской, на расходящихся кораблях, видно, пока не поняли, что происходит у берега.