-- Мне никогда не везло, -- говорил он. -- Но самым худшим я обязан этой женщине. Видите ли, господин Жид, она знала, как я люблю детей. Она уехала и всех забрала с собой. Это -- чтобы мне досадить: она о них совсем не думала. Она прожила несколько месяцев неподалеку отсюда с любовником, который тогда только что получил наследство, и детям у него было бы лучше, чем здесь. Я хотел судиться с ней из-за детей. И вот как-то вечером прихожу с работы и вижу -- пятеро малышей сидят, меня дожидаются. Надо думать, они надоели тому. Пришли они пешком; старший нес на руках младшенькую. Они сказали, что их прогнали. И в каком виде, господин Жид! Чуть не нагишом, зато головы полны вшей, и худые, и немытые!.. Я чуть не заплакал -- и с горя, и с радости, когда их увидел... Вот! Видите эти корни? По-моему, это хвощ.

И он протянул мне извлеченный им из трубы пук войлока. Затем продолжал:

-- Вы знаете, сударь что я опять хочу жениться?

-- Нет, Мюло. Мне никто ничего не говорил.

-- Я дожидался развода. Ее и дети отлично знают. Она им словно старшая сестра, а какая нежная, какая заботливая!..

-- Прекрасно! Я не даром мэр, Мюло. Когда вам угодно.

Некоторое время спустя я обновил свой шкаф, собираясь соединить новую чету. Свадьба состоялась как раз в годовщину моей собственной женитьбы. Так как я вообще был привязан к Мюло, это обстоятельство растрогало меня, и я готовился было скромно намекнуть на него; но Робидэ сказал:

-- Главное, не вздумайте, сударь, речей говорить. Это -- простые люди. Пожените их поскорее и без затей, не говоря ни слова.

Наша коммуна была так мала, что в ней, собственно говоря, даже не было мэрии. Мэрию заменяла общая комната одной из моих ферм, стоявшей на краю дороги, у самой церковки. Фермер исполнял при случае обязанности трактирщика, и за каждым заседанием совета следовала обильная закуска, и все выходили из-за стола с багровыми лицами и нетвердо держась на ногах. Фермерша готовила восхитительно. Поль Фор и Геон, которых я пригласил на одну из таких трапез, когда они гостили у меня в Ляроке,* помнят, вероятно, телятину под белым соусом... Помнят они и то, как рюмки по очереди наполнялись ромом, коньяком и кальвадосом, которым предшествовали к тому же возлияния непенистого "молодого сидра", хмельней самого благородного из вин. И вдруг один из членов совета, страдающий язвой желудка, встает, валится на пол и корчится от жестокой боли.

_______________

* Геон только закончил "Хлеб", Поль Фор -- своего "Людовика XI", я -"Саула", и мы собрались, чтобы прочесть их друг другу. (Прим. автора.) _______________

Возвращаюсь к Мюло. Не примиряясь с тем, что его держат на черной работе, я решил назначить его стражником на место Шерома, отъявленного плута, который меня обирал, торговал дичью, подстреленной им самим и браконьерами, с которыми он был в прекрасных отношениях. Я поделился этой мыслью с Робидэ.

-- Чтобы быть стражником, надо принести присягу. Мюло не может в силу своей судимости.

-- Мюло был под судом?

-- А вы не знали?

-- Но за что?

-- Если хотите знать, спросите его самого.

В тот же вечер я отправился к Мюло, работавшему у печи для обжога извести. Он стоял на дне большой ямы, копая землю киркой и лопатой. Я подошел к краю и наклонился над ямой, как Гамлет в диалоге с могильщиком.

-- Так вам рассказали... -- сказал он, несколько смутившись сперва и глядя на меня глазами преданного пса.

о- Нет, Мюло, я ничего не знаю. Я знаю одно, -- что вы были под судом. Но за что?..

Он, казалось, колебался, потом пожал плечами:

-- Вы хотите, сударь, чтобы я вам все рассказал? (Из всех жителей коммуны один Мюло не обращался ко мне в третьем лице).

-- Я для этого и пришел, -- ответил я.

Он не сразу начал рассказ. Сперва он сказал:

-- Да, я мог рассчитывать на лучшее... Я получил образование, господин Жид.

И сказал таким тоном, что слезы навернулись мне на глаза.

-- Что поделаешь! Это грязное дело вечно мешало мне продвинуться. Я надеялся получить место управляющего в департаменте Орны, -- я жил там прежде, чем переехать сюда. Да, управляющего. Место мне нравилось. Имение было крупное. Чтобы сделать его доходным, нужно было взять управляющего. Я явился в усадьбу. Жила в ней одна дама... Вы, может быть, ее знаете (и он назвал мне имя, которое я слышал впервые). Я, конечно, показал ей свои бумаги: у меня были хорошие рекомендации от прежних хозяев. Госпожа Х. сказала мне, что я ей подхожу. Дело было совсем сговорено, и мне оставалось только переехать туда. Как я был счастлив, если бы вы знали! Прихожу в назначенный день -- г-жа Х. не может меня принять. Она навела справки, ясное дело!.. Нет, видите ли, господин Жид, с судимостью не на что надеяться. С тех пор я и не пытался больше. Я приехал сюда. А теперь -- сами видите, кем работаю. Я ведь вовсе не собираюсь вам плакаться. Но... хочется другой жизни для детей.

И он снова принялся копать, нагнув голову и стараясь, как мне показалось, скрыть слезы.

-- Значит, Мюло, вы не хотите сказать мне, за что вас осудили?

-- Нет, господин Жид, не думайте так. Правда, я не люблю об этом говорить. Но вам я расскажу все, как было. Я был еще молод. Я только что вернулся с военной службы. Родители были бедны, и мне пришлось самому зарабатывать себе на хлеб. Мы со страшим братом нанялись работать землекопами на постройке Западной железной дороги. Меня, брата и еще нескольких человек послали укреплять осыпавшийся откос на линии Париж -Гавр. Не то чтобы это было откос, а скорее большой скат, заросший травой и кустарником. Дело было в охотничью пору. Раздавались выстрелы. Кто-то должно быть, охотился неподалеку. Но участок вдоль пути принадлежал железной дороге. И вы, конечно, знаете, что вдоль всей насыпи -- железная проволока и проход воспрещен. Так вот, когда мы увидели зайца, то подумали, что он тоже знает это и хочет укрыться здесь. Но охотники все-таки подстрелили его. А затем они пролезли сквозь заграждение подобрать его. Мы ничего не сказали, конечно. Но как раз на противоположном откосе оказалось двое жандармов, они прибежали и составили протокол. Что поделаешь? Они исполняли свою обязанность... Охотники обозлились и, так как застали их с зайцем уже далеко от линии, потребовали, чтобы жандармы доказали, что заяц подстрелен на путях. Тогда жандармы, -- а они знали, что мы все видели, -- записали нас свидетелями: брата, меня и еще троих. Дело осложнилось тем, что охотники облаяли жандармов и отказались платить штраф. Словом, вышел процесс, который плохо мог для них обернуться. Но из четырех охотников один был сыном депутата, другой -- племянником одного из членов правления железной дороги. Тут свидетелей взял страх. Может быть, и они взяли кое-что за молчание, -кое-что, от чего я отказался... Я не могу утверждать. Я знаю лишь одно: когда их вызвали, все они увильнули. Они сказали, будто ничего не видели. А я ведь не мог сказать, что ничего не видел, когда заяц околел у меня на глазах.