- Тютелька в тютельку, правда?

- Да, хорошо.

- Что же ты, мой Яков, такой скучный? Теперь, когда я рядом, я буду следить за тобой. Мне не придется лазать к тебе на гору. Ведь мы теперь дверь в дверь...

- Да.

- Ты совсем не рад? А я так ждала этого дня...

3.

Рассвет был темным и походил на вечер. Солнце в небе мерцало огарком. Загаек с дружками отправился в лес на медвежью охоту. Стефан, сынок Загаека, расхаживал по селу в высоких сапогах, в бобровой шапке-ушанке, в бараньем полушубке с красной вышивкой. В правой руке он держал плетку. Мужики называли Стефана "вторым татулей". Он с малолетства имел сношения с женщинами и уже успел наплодить байструков. Стефан был коренаст, с прямоугольной головой, курнос как мопс. Подбородок у него был вздернутый с углублением посредине. Он имел славу наездника, занимался с отцовскими собаками, ставил капканы на зверей и птиц. Как только отец ушел на охоту, он принялся хозяйничать. Он заглядывал в хаты, все вынюхивал своими широкими ноздрями, все искал. Всегда можно было найти у мужика что-нибудь, что по закону принадлежало помещику. Вот он зашел в кабачок и заказал себе водку. То, что трактирщицей была его родная сестра, побочная дочь Загаека, не помешало ему кончиком плетки приподнять подол ее платья.

Прошло немного времени, и он уже был возле хаты Яна Бжика. Когда-то Ян Бжик был уважаемым на деревне хозяином. Он принадлежал к тем мужикам, которым Загаек покровительствовал. Но теперь Ян Бжик стар и болен. В тот же день, когда вернулся со скотом с горы, он слег и целые дни проводил на печи, все более обессилевая. Он кашлял, плевал и то и дело что-то бормотал про себя, лежал щуплый, исхудавший, с длинными космами волос вокруг плеши. Лицо красное, словно освежеванное, щеки впалые, выпуклые глаза затянуты кровавыми жилками, а под глазами мешки. В нынешнюю зиму Ян Бжик был уже так слаб, что с него сняли мерку для гроба. Но он снова пришел в себя и лежал лицом к горнице, один глаз слеплен, другой открыт. Тяжко больной, он не переставал следить за хозяйством и не пропускал ни одной мелочи. То и дело слышался его хрип:

- Никуда не годится... Безрукие!...

- Не нравится, так слезай с печки и делай сам - огрызалась Бжикиха, маленькая, чернявая, наполовину плешивая, с лицом, усеянным бородавками, с раскосыми, как у татарина, глазами. Между женой и мужем не было мира. Бжикиха открыто говорила, что супруг ее уже изъездился и что ему пора на покой.

Бася, коренастая, темная, скуластая, с прорезями глаз, как у матери, была известной лентяйкой. Она могла сколько угодно сидеть на постели, уставившись в пальцы собственных ног и время от времени засовывая руку за пазуху в поисках вшей.

Ванда возилась у печи. Лопатой доставала буханку хлеба. Хозяйничая, она потихоньку повторяла сказанное ей Яковом - что мир сотворил всемогущий Бог, что Адам и Ева были первыми людьми, что Авраам первый узнал Бога и что Иаков - праотец всех евреев. Ванда никогда ничему не училась. Слова Якова впитывались в ее мозг, как дождь - в сухое поле. Она даже запомнила названия племен и историю о том, как братья продали Иосифа в Египет. Стоявший у двери Стефан прислушивался к ее бормотанию.

- Что это ты разговариваешь сама с собой? - спросил он. - Ворожишь, что ли?

- Не держи дверь открытой, паныч, - сказала Ванда, - холод входит.

- Ты горячая, так быстро не замерзнешь. И Стефан вошел в хату.

- Где раб, еврей этот?

- В овине.

- Он не хочет зайти в дом?

- Не хочет.

- Говорят, ты с ним спишь.

Бася хихикнула, обнажив широкие, редкие зубы. Она злорадствовала, что заносчивой ее сестре попало. Бжикиха приостановила веретенное колесо.

Старый Бжик заворочался на печке среди тряпья. Ванда метнулась, как ужаленная.

- Мало что злые языки болтают!

- Говорят, он тебя обрюхатил.

- Вот это, паныч, уже брешут! У нее только что были месячные, отозвалась Бжикиха.

- Откуда ты знаешь, ты подглядываешь?

- Она окровавила снег возле дома, - доказывала Бжикиха.

Стефан стегнул плеткой по голенищам.

- Хозяева желают от него избавиться, - помявшись, сказал он.

- Кому он мешает?

- Да он колдун и все такое прочее. Почему это ваши коровы дают больше молока, чем остальные?

- Потому что Яков дает им больше корма.

- Про него много говорят. Его уберут, непременно уберут! Наш ксендз предаст его суду.

- За какие грехи?

- Не тешь себя надеждой, Ванда, его порешат, а ты родишь от него черта.

Ванда не могла более сдерживать себя.

- Не всегда злым да дурным все на руку! - вырвалось у нее, - есть Бог на небе, он заступается за тех, кто терпит от несправедливости!

Стефан округлил и вытянул губы, как бы собираясь свистнуть...

- Кто это сказал тебе? Еврей?

- Наш ксендз проповедует то же самое.

- Это идет от еврея, от еврея, - повторял Стефан. - Если за него Бог заступается, почему же он допустил, чтобы еврея продали в рабство? Ну, что скажешь?...

Ванда хотела возразить, но не звала как. Ком стал у нее в горле, ей жгло глаза, и она еле сдерживала слезы. Ей захотелось как можно скорей увидеть Якова и задать ему этот страшный вопрос. Она, обжигаясь, ухватила пальцами хлеб, брызнула на него крылом воду. Лицо ее, и так красное от печки, пылало гневом.

Стефан еще постоял немного, опытным глазом окинул ее спину, зад, бедра. Несколько раз подмигнул Бжикихе и Басе. Бася отвечала ему игривым взглядом, Бжикиха подобострастно улыбалась пустыми деснами. Вскоре Стефан ушел, свистнув и стукнув дверью. Ванда видела через окно, как он зашагал в сторону горы, полон злобы и коварства. Сколько она его помнила, он только и говорил о том, что того или другого следует убить, замучить, засудить. Он помогал отцу колоть и коптить свиней. А когда отец приговаривал мужика к порке, порол обычно Стефан. Даже следы, оставляемые его сапогами на снегу, были какими-то неприятными... Ванда принялась бормотать молитву. "Отец в небесах, доколе Ты будешь молчать? Напусти на него проклятие, как на фараона! Да утонет он в море!

Она услышала голос матери:

- Он тебя хочет, Ванда, ох, как хочет!

- Ну и останется при своем хотении...

- Ванда, не забывай, что он сынок Загаека, чего доброго, может поджечь нашу хату. Что мы тогда станем делать? Спать на улице?