- А, может быть, она беременна вовсе не младенцем? - спросила другая. - Бывает, что дыбук вселяется в чрево...
- Я сама видела головку...
- Бесы тоже с головами.
- Бесы с волосами.
- Нет!...
- Если ребенок останется у нее внутри, весь город в опасности! предупредил раввин.
- Может быть, можно трубить в рог здесь? - спросил Иоэль.
- Сначала надо его освятить, - заключил раввин.
Сразу стало тихо, только и слышно было, как кричат петухи. В каждом доме были петухи, с помощью которых добывают искупление в канун Судного
Один петух закукарекал, и другие стали ему отвечать. Было в этом что-то таинственное, напоминающее, что сейчас - дни покаяния. Словно домашняя птица знала, что ее ожидает и переговаривалась между собой на петушином языке. Залаяли собаки, дежурившие у мясных лавок. С полей и болот повеяло теплым дыханием и стало жарко и душно, как в середине лета. Яков заслонил лицо обеими руками.
- Отец на небесах, спаси ее!...
5.
- Ничего не стану говорить! - решил Яков. - Теперь, когда она заговорила, я должен онеметь... - Он стоял с замкнутыми устами, готовый выдержать испытание до конца. Он прекрасно понимал, что бы ни было - добром это не может кончиться. Сарра совсем плоха, она при смерти и выдала тайну, которую они оба все время хранили. Повидимому она лишилась рассудка. Он мог лишь одно - молить Бога о чуде. Но даже для этого губы его не разжимались. Ему было ясно, что приговор утвержден. Небеса желают, чтобы он и Сарра погибли. Наверное и ребенок обречен. Помолюсь-ка я перед смертью, - сказал он себе и зашевелил губами: "ошамну, богадну, гозалну..." . К нему обращались, он слышал отдельные слова, но не понимал их смысла. Перед глазами расстилался мрак. Уши были будто полны воды. Сарра некоторое время кричала, потом перестала. Но она еще повидимому жила, так как возобновились разговоры о том, что надо изгнать дыбука. Мужчины и женщины спорили между собой. Мужчины хотели проникнуть в дом, но женщины не пускали. Теперь распоряжались они. Порешили на том, что мужчины останутся стоять за дверью. Раввин стал произносить угрозы в адрес дыбука и велел ему выйти вон, но от Сарры не исходило ни звука. Раввин приказал трубить в рог, и Яков услыхал среди ночи трубный глас. Кто-то, наверное, дал знать помещику, что здесь происходит (возможно, Гершон послал ясновельможному донесение), потому что вдруг примчалась его коляска. Двое холопов несли впереди факелы. Все это напоминало войну, резню или пуще того - злых ангелов из преисподней. Помещик соскочил с коляски и спросил:
- Что тут происходит, еврейчики? Дьявол взялся за вас?
- Ясновельможный, нечистая сила вселилась в жену Якова, - и кричала из нее, - доложил кто-то.
- Где она? Я не слышу крика.
- Она рожает. Были крики. Вот Яков...
Помещик взглянул на Якова.
- Что это с твоей женой? Она снова заговорила?
- Ничего не знаю, ясновельможный. Ничего уже я не знаю...
- Все ясно. Она так же нема, как я слеп. Я с ней поговорю!
- Ваша милость, нельзя к ней! Мужчине нельзя! - закричали женщины.
- Все равно я войду! - Прикройте ее! Прикройте...
Некоторое время Яков ничего не слышал. Помещик обращался к роженице, но та не отвечала, будучи в забытьи. Женщины вокруг притихли. Молодухи уже порасходились по домам, чтобы лечь спать или накормить грудью младенцев. Часть пожилых ушла в синагогу каяться. Раввин тоже уже удалился. Гершон стоял во дворе, опершись о дерево, и казалось, он спит стоя. Но когда подъехал помещик, он снял шапку и сделал такое движение, словно собирался подбежать в поцеловать руку. Но помещик отвернулся, да и нельзя было сказать, заметил ли он его при свете факелов.
Это была уже вторая ночь, как Яков не спал. И хотя глаза его были открыты, что-то в нем от усталости и отчаяния задремала У него было сражение с Богом, как и у Первого Иакова, но тот отделался вывихом бедра, а его, Якова - сына Элиезера - небесные силы вырвали с корнем. Но он не испытывал никакого страха, даже страха перед адом. Да свершится воля Божия! Значит, я лучшего не заслужил. Он жил с дочерью Ява Бжика. Он обратил ее в еврейскую веру не по закону.
На что он мог надеяться? На то, что на небесах ему простят? Сейчас, когда уничтожены невинные и праведники, когда грудные младенцы, которые понятия не имеют о грехе, истреблены? Нет, время милости миновало. Наступил час расплаты... Вдруг Яков услышал стон Сарры:
- Оставь меня в покое, ясновельможный, дай мне спокойно умереть...
- Значит, ты не немая! Ты никогда и не была немой. Ты и твой муж разыгрывали комедию...
- Это злой дух, пан помещик, это злой дух, - вмешалась одна из женщин.
- Молчи! Я тоже знаю, что такое злой дух! - возвысил голос помещик. Когда он вселяется в бабу, то говорит дьявольским голосом, а не говорит обыкновенным, своим. Точно так же она кричала в тот день, когда подумала, что я хочу причинить зло ее мужу. Как тебя зовут? Сарра?
- Дай мне умереть, ясновельможный, дай умереть...
- Умрешь, умрешь, когда дух из тебя выйдет. Я его не стану задерживать. Но покуда ты жива, скажи, зачем ты притворялась немой?
- Я уже ничего не могу сказать...
- Если ты не скажешь, скажет твой муж. Мы ему станем лить горячее масло на голову, а от этого делаются словоохотливей...
- Пан помещик, что ты от меня хочешь? У тебя нет сострадания даже к умирающей?
- Скажи перед смертью правду. Не уходи с ложью на тот свет.
- Правда в том, что я его любила и люблю, ни о чем я не жалею, ясновельможный, ни о чем.
- Кто ты такая? Твой польский язык не еврейки, а крестьянки с гор.
- Я еврейка, пан помещик. Бог Якова - это мой Бог. Где раввин? Я хочу исповедаться. Где Яков, Яков, где ты?
Яков вошел.
- Вот это Яков, мой муж. Почему ты ничего не ешь? Почему вы ему не даете есть? Покуда жив, надо есть. Не будь таким бледным, Яков, и таким испуганным, я буду сидеть на небе среди ангелов и поглядывать на тебя вниз. Я буду наблюдать. Я не позволю причинить тебе зло. Я буду петь с ангелами и просить за тебя Бога...
Роженица все это говорила по-польски. Слова она выговаривала не то со стоном, не то с напевом. Женщины были поражены. Не то и не так говорит еврейка. Всем пришло на ум одно и то же: она не похожа на еврейку. Вздернутый нос, высокие скулы, из-под опухших губ выглядывали белые зубы, сильные и острые, такие у еврейки редко увидишь. Помещик спросил: