Яков окунул палец в воду я смочил Сарре губы. Он пощупал ей лоб, наклонился над нею, что-то нашептывая. Она лежала, словно углубившись в раздумья, не связанные с этой жизнью. Якову почудилось, что ей уже отвечают на те вопросы, на которые живые ответа не получают. Казалось, что Сарра, там наверху, спорит, переспрашивает, убеждает. Скулы ее шевелились. На висках подрагивали жилы. Порою на ее лице мелькало нечто похожее на улыбку, она как бы говорила: вот оно что! Ну, откуда я, дочь Яна Бжика, могла это знать? До такого не додумаешься даже за миллион лет...

Она чиста, она праведница. В тысячу раз лучше их! - кричало в Якове. Никто ведь не был на небе и не знает, что Богу представляется самым ценным... Горе, страх, одиночество возбудили в нем непокорность. Он готов был восстать даже против Всевышнего. Разумеется, Он един, велик и всемогущ, но справедливость должна быть везде. Бог - это не какой-то там Гершон, который пресмыкается перед сильными и попирает слабых. Ну, а если гой, так что? Кто виноват, что он родился у этих родителей, а не у других? Разве возможен выбор в чреве матери? Если подобный мне должен жариться в аду, то нет справедливости даже на небе!...

Надвигались сумерки. Евреи уже шли к предвечерней молитве - в праздничных белых облачениях, в тисненных золотом головных уборах, в одних чулках или комнатных туфлях. Женщины вырядились в праздничные кофты, юбки и платки. В окнах зажглись поминальные свечи. Из всех домов доносился плач. Каждый в Пилице потерял во время резни кого-нибудь из близких. Только что Яков негодовал на этих евреев. Теперь его охватила жалость к ним. Замученный народ! Народ, который Бог избрал, чтобы излить на него все описанные в Торе наказания.

Старая еврейка, вдова старосты, открыла дверь. Она принесла Якову полкурицы для заговенья, халу и несколько кусков рыбы. Другие опасались приблизиться к нему. Но ей, старухе, больше нечего бояться. Она подошла к кровати больной и постояла некоторое время возле нее, подняла личико, высохшее, словно фига, желтое, как воск, испещренное морщинами, подобными древним письменам, покрывающим ветхий пергамент. Ее глаза глядели на Якова с материнским пониманием. Волосатый подбородок некоторое время подрагивал и, казалось, она не может произнести нужных слов. Затем она молвила:

- Ниспроси себе хороший год! Все еще может быть хорошо! У нас добрый Бог...

И старушка разразилась хриплым плачем.

2.

Среди ночи больная открыла глаза. Губы ее зашевелились, и Яков услышал голос, который шел издалека через сдавленное горло. Якову почудилось, что голос этот был уже разлучен с телом. Он низко наклонился над Саррой. Она бормотала по-польски.

- Яков, уже Иом Кипур?

- Да, Сарра, Иом Кипур, сейчас ночь.

- Почему ты не в божнице?

- Когда ты выздоровеешь, я пойду о синагогу.

Больная снова сомкнула веки, как бы соображая. Казалось, она снова уснула. Но вдруг она открыла глаза и проговорила:

- Я сейчас умру.

- Что ты! Ты выздоровеешь.

- Нет, Яков, ноги мои уже мертвы.

Яков попытался заставить ее съесть немного бульона. Но зубы ее были сжаты, и бульон выливался. Она лежала, словно мертвая. Ни малейшего признака дыхания. Яков ломал руки. Последние дни и недели он столько просил Бога. Теперь у него иссякло желание молиться. Его охватило отчаяние. Не прислушались в небе к его мольбе. Перед ним заперли ворота милосердия. Он стоял, смотрел на больную и сознавал, что убил ее. Она жила бы теперь, здоровая и цветущая в своей деревне, если бы он не приблизил ее к себе. Каждый грех, как мал бы он ни был, кончается убийством, - думал Яков, - все равно, как если бы я взял нож и зарезал ее... Внутри него рыдали беспомощность и любовь - такая, какой до сих пор он не знал. С какой радостью умер бы он вместо нее! Он дал бы себя разрезать на куски ради одного ее волоска... В дохе стоял полуночный мрак. Две свечи в ящике с песком бросали теневые сети. С головы больной упала косынка, волосы у нее были короткие, как у мальчика. Они были цвета соломы и огня. Яков не знал, что ему делать. Звать людей? Омрачить им праздник? Все равно никто не сможет помочь. Он присел на стул рядом с кроватью. Он больше ни о чем не думал. Внутри него было пусто и только кричало: "Ну, бей, Отец небесный, бей сколько хочешь, я готов принять на себя все муки. У него теперь было единственное желание - умереть вместе с ней. О ребенке он позабыл. Он хотел сойти в могилу, провалиться в бездну, в преисподнюю, откуда нет возврата... Вдруг больная снова открыла глаза. Теперь ее голос был ясным и близким, как у здоровой.

- Смотри, Яков, татуся... Яков оглянулся.

- Что ты говоришь?

- Ты разве не видишь его? Вон он стоит! И взор больной устремился к двери.

- Добрый вечер, татуся, - лепетала она. - Ты пришел за своей Вандой... не забыл своей любимой доченьки... Сейчас, татуся, я буду с тобой... Обожди, родненький, еще несколько минуточек... Какой ты красивый, татуся, весь светишься...

Яков глядел по направлению к двери, но ничего не видел. Больная замолчала и глаза ее стали тонуть в орбитах. Они сделались маленькими, застывшими, будто слепыми. Яков говорил ей что-то, но она не отвечала к было ясно, что она не слышит. Но вот она вновь заговорила:

- Татуся... Иду, иду... Отныне мы будем всегда вместе...

- Сарра, ты еще будешь здоровой. Ты - мать ребенка! - произносил Яков слова, сам им не веря.

- Ты родила сына...

- Да.

- Ты должна жить ради него и ради меня.

- Нет, Яков.

Он еще говорил, но она более не отвечала, даже не открывала глаз. Она лежала, во власти такой сосредоточенности, какую не в силах нарушить слова. Внутри нее происходила какая-то работа. Якову показалось, что туда, куда она сейчас направлялась, тоже не легко добраться. Она с чем-то боролась, с кем-то пререкалась, спорила, время от времени испуская приглушенный вздох. Силы, не дающие обрести жизнь, не давали также и умереть. Какой-то неведомый обвинитель будоражил и мешал. Живой дух оправдывался перед ним. Остекленевшие глаза как бы молили: "Не могу больше... Я устала... Устала... Оставьте меня, наконец, в покое...". Яков хотел было, чтобы она сказала "Видой", - умерла со словами на устах: "Шма Исраэль", но было уже поздно. Конечно, не верилось, что Ян Бжик находится здесь в ночь Иом Кипура, во кто может знать тайны неба и земли? Яков снова и снова смотрел в сторону двери, а вдруг и ему удастся уловить образ Яна Бжика...