Яков прекрасно знал, что муж и жена правы, во он понимал также, что если не возьмет ребенка сейчас, он его больше никогда в глаза не увидит. Он вспомнил свой сон и слова Сарры и решил покончить с колебаниями.

- Я буду с ним осторожен. Ночь теплая...

- Не так уж тепло. Под утро свежеет...

- Не хочу своего сына отдавать помещику! - вырвалось у Якова.

Стало тихо. На такой довод, видно, ответа не было. Яков положил на стол злотый.

- Это за ваши труды. Я дал бы больше, но у меня все разворовали. Даже домашнюю утварь

- Все знаю, все знаю. Погребальное общество нагрело руки. Думали, что вы уже, упаси Боже, никогда не вернетесь...

- Все тащили кроме нас, - сказал муж, - хватали, что могли... кому не лень...

- Вынули деньги из сенника... Сразу после Иом Кипура...

- Моя мать, царство ей небесное, бывало, говорила: "Не фастай ай не ганвай". Она нас учила, что чужое - священно, - сказала женщина.

- Вот у нас и хорош вид, - отозвался мужчина.

- Куда вы пойдете с такой крошкой? Ну, я лучше не стану спрашивать...

Женщина стала шарить по углам, нашла корзину, постлала в нее тряпье, застиранные пеленки, вложила туда ребенка, накрыла подушкой. Ребенок чуть всплакнул и умолк. Она сказала:

- Ребенка надо кормить грудью. Каждые несколько часов.

- Я кого-нибудь найду.

- Кого? Где? Ох, мама моя! И женщина расплакалась, а потом вдруг спохватилась:

- Подождите, я нацежу немного молока из груди. Где бутылочка?

Муж встал с кровати. Из-под рваной рубахи торчали тонкие ноги, кривые и волосатые. Он нашел и подал жене бутылочку. Одновременно с хозяевами проснулась и домашняя тварь. Потягивалась кошка, из-под печи доносилось кудахтанье курицы. По стенам забегали тараканы. Из щели в полу выглянула мышь Женщина, стоя лицом к стене., цедила из груди молоко.

Но вот она повернулась и подала Якову бутылочку, заткнутую тряпицей. Она показала ему, как вливать ребенку в ротик по капельке так, чтобы он, Боже упаси, не подавился. Яков знал, что рискует ребенком и собой, - ведь с младенцем на руках, если на него нападут, он не сможет защищаться. Но не оставить же ему свою кровинку, единственного сына Сарры среди чужих и врагов! Если ему суждено жить, он выживет!...

Яков поблагодарил мужа и жену еще и еще раз, упомянул о долге, который может оплатить лишь Всевышний. Он вышел среди ночи и направился к лесу, держа путь на Вислу, к парому. Он шел и молился. Потом поднял взор к звездному небу.

- Отец, чего ты хочешь?..

И на уста ему навернулись слова:

- "Отпусти меня, и я чуть окрепну, прежде чем уйти и исчезнуть...".

4.

Луна уже скрылась. В лесу стало темно. Яков шел по лесной тропинке, ступнями, нащупывая дорогу, то и дело останавливаясь и прислушиваясь, жив ли младенец, кончиком языка он лизнул его лобик - не холодный ли. Яков за свою жизнь пережил немало горя, но никогда еще не страдал так, как в ту ночь. Он столько молился Богу, что губы его распухли. Он всецело отдался провидению, сознавая при этом, что так поступать не следует. Нельзя полагаться на чудеса. Но другого выхода у него не было. Ог переложил свое бремя на Бога. Ничего кроме искры надежды у него более не оставалось.

Яков шагал и ногами будил спящий лес. Под его стопой ломались ветки, он наступал на мох, иглы, шишки. Птицы просыпались, зверьки шарахались в сторону. Яков боялся, как бы ветвь не зацепила корзинку и не поранила малютку. Он простер над ним свои руки, накрыл полой сюртука. Мало что могло случиться! Ему чудился вой волка. В этих лесах водились олени, дикие кабаны, медведи. Из-за пазухи у него торчала палка. Он взял ее, чтобы при случае дать отпор недоброму человеку или зверю. Его глаза привыкли к темноте. Он различал теперь все при свете одиночных звезд, который прорывался сквозь лесную чащобу.

Пусть, наконец, наступит день! Пусть засветит солнце! - не то просил, не то приказывал он, сам ощущая двоякий смысл своих слов. Они еще означали: пусть придет избавление! Пусть наступит конец мрачному галуту!... Ему следовало бы вести себя тихо, а он вслух произносил псалмы, разные изречения, молитвы и разговаривал с Господом на идиш.

- Отец, хватит с меня! Вода подступает к горлу. Нет у меня больше сил переносись все эти испытания!...

Ни с того ни с сего ему захотелось петь. Начал он с мелодии, которую поют в Иом Кипур перед молитвой "Да вознесется" и перешел к горскому напеву.

Вдруг лес озарился ярким светом. Произошло это в одно мгновение, а не постепенно, как это бывает обычно в час восхода. Словно вспыхнул свет потустороннего мира. Но нет, это было солнце. Все птицы запели, защебетали разом. Стволы сосен воспламенились. Где-то вдалеке, в проеме деревьев пылало зарево. До Якова не сразу дошло, что пламя это - солнце. Он взглянул на дитя. Оно дышало. Он присел в поднес к губам младенца бутылочку с молоком. Сначала он поморщился, не желая ничего другого кроме груди, но вот стал сосать. Впервые за долгие недели Яков ощутил радость. Он еще не все потерял! У него остался сын Сарры! Только бы ему добраться до Вислы! Только бы переправиться паромом на другой берег! А там уж найдется кто-нибудь, кто накормит его сына... Тут же он решил, что назовет его Вениамином. Ведь малютка, как Вениамин, явился сыном печали.

Прошло немного времени, и Яков еще издали увидел пески над Вислой. Значит, он не сбился с пути. Все время он шел в сторону реки. Когда он вышел из леса, то парома не увидел, но угадал, куда следует идти. Река отсвечивала наполовину черным, наполовину багряным светом. Крупная птица летела вдоль реки. Временами она опускалась так низко, что краями крыльев задевала поверхность воды. Начинался новый день, новый рассвет, такой свежий и ясный, как во времена сотворения мира. Зеркальность реки, ее чистота и свет как бы перечеркнули все ужасы ночи, все мрачные мысли Якова. Даже смерть перед этой лучезарностью казалась вымыслом злого воображения. Ни небо, ни река, ни пески не были мертвы. Все живет - земля, солнце, каждый неодушевленный предмет. Великой жестокостью является вовсе не смерть, а муки. Какое место занимают они в творении Божьем? Могут ли солнце, пески или Висла страдать? Яков остановился и вгляделся в ребенка. Неужели он уже страдает? Да, на детском личике уже видны были следы мук. Но то еще не могло быть его страданиями. Якову представилось, что младенец страдает за другие, прежние поколения. А может - за будущие. Казалось, дитя пытается разрешить загадку блуждания душ во времени, когда его еще не было здесь, в этом мире. Над высоким лбом витали думы. Личико морщилось. Губки что-то вычисляли. - Он еще не здесь, не здесь, - говорил себе Яков - у него еще счеты с какой-то иной формой прежнего его существования...