Лебедев (растерялся). А кто пойдет?
Чернышев. А вот мы с тобой вдвоем и пойдем… Или моя компания тебя не устраивает?
Лебедев. Нет… Только я… Хорошо…
Чернышев. Возьми деньги.
Лебедев. Иван Кузьмич?!
Чернышев. Бери, не выдумывай! Я ж не девица, что тебе за меня платить. Беги, я тебя здесь обожду!..
Лебедев. Хорошо. (Быстро уходит.)
Чернышев снова усмехается, встал, потрогал рукой электрический чайник, включил штепсель, вытащил из полевой сумки завернутые в бумагу бутерброды с колбасой, положил на стол.
Чернышев. Очень хитрый был человек – Иван Кузьмич Чернышев. И поесть успею, и чаю напьюсь, и кино посмотрю, и с тобой пошепчусь… Разумеешь?
Давид. О чем, Иван Кузьмич?
Чернышев. О жизни, милый друг.
За окном по улице проходит отряд. Торжественно и грозно гремит марш:
Давид (тихо). Неужели все-таки возьмут Мадрид? Тогда это конец, Иван Кузьмич? Да?
Чернышев. Нет, не конец. Совсем не конец. Боюсь, только начало! (Разломил бутерброд, протянул половину Давиду.) Хочешь?
Давид. Нет, спасибо!
Чернышев. Дело хозяйское! (С наслаждением принялся за еду.) Так вот, Давид, ты насчет Всесоюзного конкурса скрипачей слыхал что-нибудь?
Давид (насторожился). Слыхал.
Чернышев. У нас по этому поводу в консерватории был нынче ученый совет. Составляли список – кого пошлем.
Давид. Ну?
Чернышев. До седьмого пота спорили. Каждому, конечно, хочется, чтобы его ученика послали, это вполне естественно. Ну а я, как тебе известно, не музыкант, я в подобные дела обычно не вмешиваюсь… Но как-то оно так сегодня вышло, что предложил я твою кандидатуру…
Давид (восторженно). Иван Кузьмич!
Чернышев. Погоди! Предложил, знаешь, и сам не рад. Такую на тебя критику навели, только держись! И молод еще, и кантилена рваная, и то, и другое…
Давид (упавшим голосом). Иван Кузьмич!
Чернышев (улыбнулся). Погоди огорчаться! Включили тебя. (Погрозил пальцем.) Но только смотри! Насчет кантилены – ты подзаймись! Ведь не зря люди говорят, что хромает она у тебя… Да я и сам вижу. Ты подумай об этом, Давид, подтянись!
Давид (с силой). Я как зверь буду заниматься! И сейчас, и летом, и осенью! (После паузы.) А еще кого наметили, Иван Кузьмин?
Чернышев. Всего пять человек.
Давид. И Славку Лебедева?
Чернышев (нахмурился). Нет.
Давид. Нет? Но, Иван Кузьмин, вы поймите, надо же разобраться – ведь ничего же, в сущности, не известно…
Чернышев (сухо). Разберутся…
Давид. Кто? Когда?
Чернышев (помолчав, сдержанно). Видишь ли, Давид, я семнадцать лет в партии. И я привык верить: все, что делала партия, все, что она делает, все, что она будет делать, – все это единственно разумно и единственно справедливо. И если когда-нибудь я усомнюсь в этом – то, наверно, пущу себе пулю в лоб! (Снова помолчав.) А у тебя есть отец?
Давид (сжался). Есть.
Чернышев. Чем занимается? Музыкант?
Давид. Да, музыкант… Вернее, не совсем музыкант, а он… (Мучительно подбирая слова, он выпаливает неожиданно для самого себя.) Он дирижер! Руководит оркестром в кино… Знаете – который перед сеансом играет! (Деланно засмеялся.) Ну, всякую там «Кукарачу»! Знаете?
Чернышев (кивнул). Слыхал!
Осторожный стук в дверь.
Давид. Да?.. Кто там?..
Входит худенькая смуглая девушка. Длинные черные косы уложены короной вокруг головы. Это – Хана Гуревич.
Хана. Можно?
Давид. Хана? (Поморщился.) Здравствуй… Ну, чего ты стала в дверях? Входи.
Хана. Здравствуй. Добрый вечер.
Чернышев. Добрый вечер.
Давид. Как ты нашла меня?
Хана (пожимая плечами). Нашла. Ты ведь к нам не приходишь, вот мне и пришлось самой тебя искать. Ты нездоров?
Давид. Ангина. Как встану, обязательно к вам приду… Через недельку, наверное…
Хана (улыбнулась). Что ж, приходи. Наши будут очень рады тебе.
Давид. А ты?
Xана. А я уеду уже.
Давид. Куда?
Xана. На Дальний Восток!
Давид. На каникулы?
Хана. Нет. Работать… Помнишь – было в газетах письмо Хетагуровой?
Давид. Помню.
Хана. Ну вот я и еду.
Чернышев. Молодчина какая! (Протягивая руку.) Здравствуйте! А мы с вами знакомы, Хана!
Хана (очень удивленно). Знакомы?
Чернышев. Да. И я даже был у вас дома – на Матросской тишине. Я с вашим папой, с Яковом Исаевичем, служил у Буденного, в Первой Конной!
Хана (радостно всплеснув руками). Ой, тогда и я вас знаю! Вы – Чернышев Иван Кузьмин. Верно?
Чернышев. Иван Кузьмин… Здравствуйте, Хана!
Хана. Здравствуйте, Иван Кузьмин!
Чернышев. А вы похожи, между прочим, с Давидом… Вы не родственники?
Хана. Нет. Мы просто из одного города. Земляки.
Давид (торопливо). Да, да, земляки!.. Слушай, а как тебя мамаша твоя отпустила – вот чего я понять не могу!
Хана (махнула рукой). Досталось мне! Сперва она плакала, потом шумела, теперь опять плачет… А я рада! Так рада, даже ною целыми днями от радости! Представляешь – сесть в поезд и уехать… Хорошо!
Давид. Когда едешь?
Xана. Скоро. На днях.
Давид. Чудеса.
Xана. И снова мы с тобою прощаемся, Додька. Не видимся годами, а как увидимся – так прощаемся.
Давид. Придется мне к вам на Дальний Восток с концертами ехать.
Xана (усмехнулась). Правда? Ты пришли телеграмму – я тебя встречу.
Давид. Забавно получается – ты от меня, а я за тобой.
Хана. Да, а я от тебя! (Облокотилась на подоконник.) А как Танька живет? Ты встречаешь ее?
Давид (уклончиво). Встречаю. Иногда. Она ничего живет – учится на юридическом, переходит на второй курс.
Xана (скрывая насмешку). Ты кланяйся ей… Если увидишь. (Быстро взглянула на Давида и засмеялась.) А что из дома пишут?
Давид (скривился). Да ну!.. Пишут.
Xана. Скучаешь?
Давид. Нет.
Xана. А я скучаю. Очень хочется поехать туда… Не жить, нет! Мне бы только пройтись по Рыбаковой балке, под акацией нашей посидеть, поглядеть, какие все стали…
В дверь стучат.
Чернышов. Стучат. Давид!
Давид. Разве?.. Ну, кто там – не заперто!
Отворяется дверь, и входит Абрам Ильич Шварц. Он в длинном черном пальто. В старомодной касторовой шляпе. В руках чемодан, картонки н пакеты. Он останавливается на пороге, взволнованно и чуть виновато улыбаясь.
Шварц. Здравствуйте, дети мои! Шолом-алейхем!
Давид (испуганно крикнул). Кто?!
Хана. Абрам Ильич!
Давид. Папа!..
Шварц. Здравствуй, Давид, здравствуй, мальчик! (Роняя картонки н пакеты, подбежал к Давиду, обнял.)
Молчание.
Давид (задыхаясь). Как ты?! Откуда ты?..