Я приоткрыл штору. На улице было совсем темно. А откуда-то издалека доносилось: динь-динь-динь!

Это бегал по городу мой Алошка. Он все еще хотел прогнать ночь своим серебряным колокольчиком.

Я спустил ноги с кровати, побыстрее оделся и тихонечко вышел на улицу.

На улице никого не было. Холодный ветер дул на лужи, будто сдувал с них пенку, фонари качались. И желтые круги от фонарей на асфальте тоже качались. И где-то очень далеко звенел звоночек — Алошкин серебряный колокольчик.

«Надо скорее разыскать его и притащить домой!» — подумал я про Алошку. Вдруг мимо меня прошагал в огромных, может быть, даже в семимильных, сапогах добрый молодец Иван Иваныч. Он крутил свои рыжие усы и разбойно пел тети Верину песню:

И я сразу понял: он шел выполнять тети Верино задание. Меня он даже не заметил.

Вот прошел Иван Иваныч мимо большого желтого дома с балконами, мимо детского сада, где в окнах флажки и игрушки, мимо деревьев, мимо магазина с синей вывеской… И пропал за углом.

Иван Иваныч смотрел вверх. Он, наверно, думал — это кто-то большой звонит, тете Вере спать не дает.

Он думал, кто-то большой, а это вовсе не большой. И я стал смотреть вниз: я знаю, куда смотреть.

Прошмыгнула кошка по мостовой. Я загляделся на нее, а меня в ногу кто-то — толк-толк.

— Алошка?!

Нет, это толстый голубь. Он просто шел пешком.

— Где ты, Алошка?

Я завернул за угол. Там по тротуару вперед-назад ходил добрый молодец Иван Иваныч в своих семимильных сапогах. И все распевал:

Вдруг рядом ОЧЕНЬ ГРОМКО ЗАЗВОНИЛО. Иван Иваныча не стало слышно.

Прямо навстречу доброму молодцу бежал Алошка.

А на улице — никого. А фонари горят.

Что делать?

Я как подпрыгну! Как побегу!

Как обгоню доброго молодца Иван Иваныча.

И схватил Алошку.

А он из кулака вывертывается. И тут меня нагнал Иван Иваныч.

— Ах ты удалец-сорванец, кого поймал-изловил? — Это Иван Иваныч спрашивает.

— Я птичку изловил, — говорю.

— Почто не щебечет?

— У нее крылышко болит, — говорю.

— Почто не полечишь?

— Я, — говорю, — дома вылечу.

— Ну ладно, — сказал Иван Иваныч, — Передай низкий поклон Вере Акимовне.

— Передам, — сказал я и побежал изо всех сил с Алошкой к нашему дому.

А он притих в кулаке, как воробышек. Разжал я пальцы, поглядел: а он спит. Устал, наверно. Набегался.

— Эй, Алошка!

— Ну что? — И глазки открыл.

— Это ведь тебя Иван Иваныч искал. Знаешь, как я за тебя испугался.

Он сел на моей ладони и колокольчик рядом поставил. Ножки вытянул, ручками за мой большой палец ухватился: ручки холодные.

— Апчхи! — А потом говорит: — ЧиХОчиЧУ чиДОчиМОЙ!

— Что?.. Что?

— Домой, — говорит, — хочу. Замерз. Вот что.

— А зачем ты так говоришь: «Чи-чи, чи-чи»?

— А это мой тайный язык.

— А меня научишь?

— ЧиНАчиУчиЧу! Научу!

Я накрыл его другой рукой, чтоб теплее было.

— Давай-ка я тебя побаюкаю. — И я запел, как моя бабушка поет:

А он там, в руке, тихонько засмеялся и ногой по звоночку — бум! — но не очень громко. Так мы и пришли домой.

Динь-дон, дон-динь, динь-дон, дань! Наступил новый день. Алошка еще спит в своей маленькой кроватке. А я хожу на цыпочках, чтоб его не разбудить.

Мама ушла на работу, бабушка — в магазин. А тетя Вера никуда не уходит. Вот никуда не уходит! Села у окна и стала громко-громко скучать.

— Ой, я бедная девица, Вера Акимовна — сказала тетя Вера. И вздохнула. — Какая у меня на сердце тоскакручина. Ой! Ни словами сказать, ни пером описать. Никто, ну никто меня больше в кино не зовет. Видать, никому не нужна красота моя ужасная.

Тетя Вера отошла от окна, включила пылесос и так махнула железной трубкой, что пыль столбом.

— Эх! — крикнула тетя Вера. — Сива-грива растрах — нется, тоска распадется. Уходи, — говорит, — не мешайся здесь. Видишь, я уборку делаю.

И я скорее побежал к домику, к моему хорошему Алошке.

— Алошка, — крикнул я в самое оконце, — выходи!

А он не ответил.

— ЧиАчиЛОчиШКА! — позвал я его на нашем тайном языке. И вдруг тихонечко из-под стола что-то пискнуло.

Я поскорее полез под стол и там, в самом уголочке, нашел Алошку Он был весь в пыли: и волосы, и рубашка, и штанишки А нос прямо черный.

— Ты что гам делал, дурачок? — спросил я.

— Тес! — зашептал Алошка. — Когда тетя Вера машет этой штукой, я всегда прячусь: а вдруг и меня затянет?!

Я поставил Алошку на стол, он стряхнул со штанишек пыль.

— А ну-ка пошли мыться, — сказал я.

— ЧиНЕ чиХочиЧУ! — закричал Алошка и как спрыгнет на пол. И побежал.

Но я сразу догнал и потащил его, чумазого в ванную…

И пока я его тер, мыл, полоскал, Алошка, не переставая, пищал: «ЧиНЕ чиХОчиЧУ! ЧиНЕ чиХОчиЧУ!..»

— Не плачь, Алошенька, — сказал я. — Меня тетя Вера еще не так мочалкой натирает.

Алошка перестал плакать. Он залез ко мне на плечо и погладил ухо. Но тут опять по квартире разнеслось тети Верино пенье-скучанье:

У Алошки руки задрожали, он отпустил мое ухо.

— Слышал? — спросил я.

— Ата, — сказал Алошка.

— Это еще что, — похвалился я. — А когда тетя Вера меня ругает, так на соседней улице слышно.

— Она сердитая, — сказал Алошка.

— Тес! Она… — прошептал я, — злая волшебница.

— Настоящая?! — удивился Алошка. И спросил шепотом: — А что она может сделать?

— Что хочешь. Может волка и медведя позвать. Они тебя за бочок схватят.

— Я не хочу, — сказал Алошка и задумался. А потом и говорит: — Ведь как хорошо нам было, когда тетя Вера ходила в кино. У нас пир горой был.

— Верно, — говорю.

— А что ж она так редко ходит? — спрашивает Алошка.

— Добрый молодец Иван Иваныч не зовет.

— Почему не зовет?

— Наверно, работы у него много.

А тетя Вера точно услышала и запела-заголосила:

— А может, правда, — прошептал Алошка. — Пускай Иван Иваныч выйдет на пенсию.

И он спрыгнул на пол и побежал к двери.

— Куда ты, Алошка?!

— К Иван Иванычу на работу.

— Подожди! — остановил я его и повязал Алошке на шею тети Верину голубую ленту.

Сразу Алошка сделался голубой и красивый.

Только Алошка выбежал на улицу, как подул холодный ветер.