Теперь каждая мелочь вокруг говорила о том, что она возвратилась домой. Они ехали уже по берегу залива Независимости.

Среди недели немногие теперь наслаждались душноватым теплом гонконгской весны, но Диана все же заметила пару виндсерферов, скользивших вдали, там, почти у фарватера, возвышаясь над гладкой поверхностью залива, напоминающей своим цветом хлорированную воду в бассейне. Цю переключил скорость, идя на подъем, и Диана мгновенно взяла себя в руки. Словно прочитав ее мысли, он сказал:

– Мне жаль, на самом деле очень жаль… Я про твою мать…

– Спасибо. – Диане стало стыдно за то, что она все время старалась не упоминать о матери в разговоре с Цю. – Как, по-твоему, она себя чувствует?

– Так себе.

– Саймон сказал, что она умирает, – резко выпалила Диана.

Цю высунул язык – классическая китайская гримаса – изобличает огорчение.

– Не говори так, пожалуйста!

– Если это правда, то почему нельзя говорить об этом?..

Они уже подъехали к дому.

Большой белый трехэтажный особняк словно вырастал из склона холма. Отсюда открывался великолепный вид на залив Независимости. Цю припарковал машину у главного входа, и Диана подавила порыв подняться на террасу и взглянуть на море. Она испытывала острое желание оттянуть то, что ей предстояло.

Слуга открыл дверь, улыбаясь и кивая, приветствуя дочь хозяев. Дома пахло домом, как и всегда: жидкость для полировки мебели, запахи кухни, сиреневый освежитель воздуха, и откуда-то из комнат прислуги доносился аромат благовоний, что курились у семейного алтаря. Эти запахи, различаемые каждый в отдельности, были почти осязаемы. Но Диана ощущала и кое-что другое. Ее ноздри уловили отдельный и определенный запах человеческих отношений, которые возникали и росли в этих стенах. Так запахи напоминали ей о прошедших событиях, когда люди, жившие здесь, как-то поступали, принимали решения сделать что-то; слова жильцов произносились с любовью, гневом, со смехом или в горестные минуты… с болью…

Дом и семья. То, от чего она так отчаянно стремилась прочь все эти годы. Пока Диана стояла, оглядываясь вокруг, вновь впитывая знакомые с детства запахи, она впервые за много лет поняла всю тщету этих своих попыток.

Больше всего ее манила та фотография. В дальнем конце холла рядом с лестницей висело на стене большое зеркало в золоченой раме и с тремя створками. Она пошла туда, заметив на ходу, как в темной амальгаме отразилось ее неестественно бледное лицо. Поставив вещи рядом со стоявшим под зеркалом вращающимся столиком черного дерева, инкрустированным перламутром, она взглянула на столешницу, зная, что сейчас увидит на черном дереве полукруг – след от кружки с горячим молоком, которую она оставила на столике в семилетнем возрасте. Она словно вновь услышала гневный голос отца, почти ощутила, как сейчас ее снова шлепнет по попке его твердая ладонь… Но тут она увидела фотографию. Из простой деревянной рамки на нее смотрела Джинни. Снимок был сделан примерно три года назад и запечатлел нерешительно улыбавшуюся китаянку неопределенного возраста, но еще не пожилую; черты лица хорошо очерчены, соразмерны, кожа еще не тронута морщинами; китаянка выглядела очаровательной женщиной в расцвете сил… Или фотограф, или его модель скрыли родинку на лбу у линии начала волос, но Диана знала, что она там, точно так же, как знала, что в то время, когда была сделана эта фотография, волосы матери уже начали терять свой блеск, а на шее стали появляться морщины, и кожа рук становилась дряблой.

Женщина на фотографии отличалась прекрасной фигурой – нефритово-зеленое платье от Кардена превосходно сидело на ней. Ее грудь натягивала ткань платья. В ту пору у женщины было две груди, как и у ее дочери.

Диана поставила фотографию на место и взглянула в зеркало. Поправила волосы, носовым платком стерла с подбородка пятнышко грима и пошла к лестнице, ведущей вверх. Она должна была пройти мимо Цю, что она и сделала, не отрывая глаз от коврового покрытия. Уже у лестницы она остановилась, вернулась и, к его удивлению, положила руку ему на плечо.

– Мне очень жаль, – тихо сказала она. – Я имею в виду Линьчунь.

Прежде чем он успел как-то отреагировать на ее слова, Диана убрала руку и побежала вверх по лестнице. Она заставила себя успокоиться, сделала несколько глубоких вдохов и вошла в спальню к матери – образ с фотографии все еще стоял в ее памяти.

Реальность оказалась совсем другой.

– Сбили! – Голос Сунь Шаньвана прозвучал почти шепотом, настолько старик был взбешен.

– Именно так. Сюда, пожалуйста…

Они быстро шли по коридору, находившемуся глубоко под землей, в Пекинской военной академии, к северу от Летнего дворца. Сунь потряс головой в тщетной попытке прийти в себя. Руководителю Центрального управления разведки Китая исполнился уже семьдесят один год, и он только что провел на работе шестнадцать часов без перерыва, пытаясь держать руку на пульсе Китая, в то время как сам был не уверен, что сердце страны еще бьется. Потом, когда он уже собрался было поехать домой и отдохнуть хотя бы несколько часов, зазвонил телефон, и Ван Гоин, начальник штаба Народно-освободительной армии, одарил его еще несколькими неприятными известиями.

– В эту дверь… – сказал Ван Гоин.

Они оказались в большой аудитории в форме раковины. Единственная лампа, горевшая в помещении, освещала подиум лектора и какого-то человека, который там находился, одетого в военную форму; все остальное было погружено в темноту. Ван застучал каблуками вниз по центральному проходу, Сунь следовал за ним по пятам. Двое мужчин, сидевших в первом ряду, встали при их приближении.

– Инспектор, это Сюн Цилай – политический комиссар. Он из Государственного комитета обороны, отвечает за науку, технологию и промышленность… Министр аэрокосмической промышленности, он занимается спутниками, вы уже знакомы… – Ван Гоин указал на подиум. – А этот офицер – генерал-майор Ло Бин, бывший командир Шеньянского военного округа, сейчас руководит отделом расчетов в оборонной академии. Он эксперт по космическим вопросам. – Ван Гоин умолк и облизнул губы. – Он объяснит нам, как случилось, что кто-то сбил спутник телекоммуникаций «ТЦС-семь» «Форд эйркрафт компани», на котором, возможно, была установлена аппаратура США для слежения и разведки.

В аудитории все замерло – собравшиеся словно перестали дышать. Сунь ощутил приступ головокружения.

Ло Бин положил руки на кафедру.

– В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, – начал он, – мне было приказано разработать программу по созданию лазерного оружия, которое могло бы служить одновременно наступательным и оборонительным целям.

Усилители легко доносили его тихий голос во все уголки аудитории.

– Мне было сказано, что фактор времени имеет огромное значение и что за три года я должен разработать модель оружия. Это оказалось не так трудно, как предполагалось вначале. Мы получали массу сведений от наших людей в Советском Союзе, которые участвовали в разработке лазерного оружия в Семипалатинске, и многие из заморских китайцев, занятых в американском военно-промышленном комплексе, регулярно поставляли нам сведения о ходе работ в США в этой области.

Сунь обратил внимание на то, как тщательно Ло Бин следит за тем, чтобы докладывать беспристрастно: на лице офицера не было никаких эмоций.

– Мне было сказано, в каком направлении вести работы дальше. Спутники. Новое оружие необходимо разместить в космосе для использования против спутников; мы должны были постоянно помнить об этом.

Сунь помрачнел, заметив, как «я» внезапно превратилось в «мы».

– Мы решили сосредоточить свои усилия на разработке образцов оружия, поражающего по принципу облучения – пучком заряженных частиц. Мы использовали ту информацию, которую предоставляли перебежчики и другие осведомители. О них я уже упоминал. Мы добились значительного продвижения. Фактически мы создали технологию, эквивалентную той, которой располагают две сверхдержавы, Россия и Америка, но никто из них и не подозревал о наших возможностях в этой области.