— Изволь повторять за мною: ich bin, du bist, er ist. (я есть, ты есть, он есть).

— Ich bin-a, дубина… Дубина! Ха-ха-ха-ха-ха!

— Не дубина, a du bist! Я не понимаю, что тут смешного! Ты знаешь: кто смеется без причины, тот есть признак дурачины. Изволь же повторять. — И краснея от досады, Лина Фальк затянула снова в нос: — Ich bin, du bist, er ist.

Южаночке скучно. И для чего несносная Крыса заставила ее готовить уроки под руководством Фальк. Противная! Противная! Противная! Никого в жизни, кажется, не ненавидела до сих пор Южаночка, а вот Фальк ненавидит. Одну только Фальк. Даже Крыса не так противна и гадка, как эта Фальк! Крыса своей злостью смешит, Фальк раздражает. А впрочем, одна стоит другой. Южаночка смотрит в лицо белобрысой Лины, и оно кажется ей несноснее, чем когда-либо. Вот уже два дня провела Южаночка в институте, но привыкнуть к золотушному лицу Фальк она никак не может. Глаза красные, слезящиеся, лицо желтое и прыщи. Почему слезятся глаза и почему прыщи?

— Почему у вас красные глаза и прыщи? — спрашивает она свою маленькую учительницу.

Фальк подскакивает на скамейке, точно ее укусила блоха. В ее красноватых глазах стоят слезы.

— Ты порядочная дрянь, Палтова, — шипит она, — я не виновата, что меня Господь Бог создал такою.

И она готова расплакаться.

Южаночке становится вдруг жаль Фальк. Правда, ведь она не виновата, что родилась такой. О, зачем, зачем она обидела Фальк?!

И тут же, желая исправить свою ошибку, она берет холодную, всегда потную руку белобрысой Каролины, жмет ее и шепчет:

— Это ничего, Фальк, это все вылечить можно. У нас есть доктор на юге, Сморов, он одного солдатика вылечил от золотухи и командирскую собачонку Луньку. Совсем запаршивела Лунька, а он ей раз прописал, и все прошло… Как рукой сняло. И тебе пропишет, хочешь, я его попрошу в письме.

Голос Инны звучит так нежно, а Фальк… Боже Великий, что сделалось с Фальк? Слезы брызгают двумя фонтанами из золотушных глаз немки, она делается красной, как вареный рак, и, упав на пюпитр, разражается слезами.

— Ты гадкая, злая насмешница, Палтова, ты дрянь! Ты… О-о-о-о! Как я ненавижу тебя!

Южаночка уничтожена. Разве она хотела этого? О, напротив, совсем напротив. А Фальк рыдает все громче и громче. Вокруг них уже собирается толпа. С кафедры спешит г-жа Бранд, за нею из противоположного угла черненькая, апатичного вида девушка в сером, m-lle Карасева, немецкая папиньерка и помощница Бранд.

— Лина! Лина! О чем ты! — с испугом вопрошает Эмилия Федоровна племянницу.

— О, Tante, Tante! (о, тетя, тетя!) — рыдает Фальк. — Она, Палтова, эта. Она назвала меня паршивой собачонкой!

M-lle Карасева злыми глазами впивается в лицо Южаночки и шипит:

— Ага! Опять твои проделки! И что за ужас — произносить такие слова! О, невозможная, испорченная девчонка. Становись сейчас к доске. Ты будешь стоять там до шести часов, слышишь?

До шести часов много времени. Целый час. Теперь только пять. Простоять шестьдесят минут у доски — о, это нелегкая штука. И за что?! За то, что Фальк говорит неправду? Разве она, Инна, назвала ее так? Нет! Желая ей добра, она, Южаночка, сделала маленькую неловкость. Но она не виновата. И размышляя таким образом, Инна направляется к доске, не пробуя даже просить прощения. Все равно ведь не поможет. Фальк плачет, значит, она чувствует себя несчастной. А виною этого несчастья — она. Вот, она и должна расплатиться одна за все.

Южаночка стоит у доски и старается думать о чем-то очень хорошем. Завтра воскресенье, и она увидит дедушку своего, милого, дорогого. Ура! Ура! Ура! — мысленно ликует девочка, не решаясь, однако, теперь уже вслух крикнут это «ура». Потом мысль ее перескакивает на другое. Она и Гаврик держат пари. Надо проделать нечто, что не приходило еще в голову ни одной институтке и что она, Инна, придумала сегодня утром, ужаснув своей смелостью даже шалунью Гаврик. Они так долго спорили и пререкались тогда.

— Сделаю! — выходила из себя Южаночка.

— Нет! — опровергала ее Гаврик.

— А я тебе говорю, что сделаю!

— Не посмеешь!

— Не посмею? Я? Ну вот, ты меня и не знаешь! Нет еще ничего такого, перед чем бы задумалась я! Хочешь пари?

— Хочу! Хочу! На банку варенья! — обрадовалась Гаврик.

— Нет, без всякой банки, а просто так. Приходи сегодня после дневного чая в залу, когда там будут бегать наши седьмушки и прочие младшие. Тебе докажу!

— Идет! — согласилась Гаврик, и план был готов.

И вот Южаночка наказана так не вовремя. Так некстати подвела ее эта плакса Фальк! Как же после этого и не проиграть пари!

Две трети девочек находятся теперь в зале, бегают, резвятся там, устраивают игры, танцуют под рояль, и Щука там, и Гаврик, а она здесь. Целый час, целый час!

Чтобы как-нибудь скорее и незаметнее провести этот час, Южаночка смотрит в окно. За окном зима. Снег идет. Погода — ужас! Что, если завтра будет такая, приедет ли дедушка в прием? Ах, если бы приехал. Конечно! Конечно, приедет! Он так любит ее, Инну, и потом, что такое значит погода для старого героя. А?

— Господа! В классе угар! Выходите скорее, надо открывать фортку. Я столько раз говорила истопнику, что по два раза в день нельзя топить печь, — послышался недовольный голос Карасевой. — В зал, маленькие, ступайте все в зал.

Что это? Или она ослышалась, Южаночка? В зал? Ах, отпускают в зал! Какое счастье! Угар в классе! О, благодетельный угар, о, милая печка! Фрейлейн Бранд, проходя мимо нее, говорит сердито:

— Ступай, Палтова. Перед ужином достоишь, что тебе осталось. А теперь марш со всеми остальными в зал.

И Южаночка выбежала из своего угла, торжествуя неожиданную победу.

— Гаврик! Гаврик! Щука! Даня! Где вы! Вот и я!

И, бесцеремонно расталкивая попадавшихся ей то и дело на пути воспитанниц своих и чужих классов, Инна неслась по зале, отыскивая своих друзей.

— Боже мой, эта новенькая толкается, как мужик с барки! — послышался недовольный возглас какой-то чопорной девицы пятого класса.

— У нее манеры извозчика! — вторила ей другая "пятушка".

— Mesdames! Что вы хотите, если ее воспитывали солдаты в полку! — презрительно поводила плечиками третья.

А Южаночке и горя было мало от всех этих замечаний. Она пронеслась через всю залу, сбив с ног какую-то не вовремя подвернувшуюся ей «чужеземку», пославшую ей вдогонку негодующее: Monstre! (Чудовище!) — и уже стояла перед Гаврик и Даней, восседавших на подоконнике.

— Вот и я! Пришла выполнить пари! Не ждали? И раньше бы прибежала, да Фальк наябедничала Крысе. Крыса наказала, поставила у доски. К счастью, угар в классе. Выпустили. Вот она — я! Сейчас же и пари мое исполню!

Южаночка скомандовала:

— Смир-р-рно! Ружья на плечо. А теперь ступай за мною! Шагом марш! — и замаршировала к печке в дальнем углу зала. Здесь между нею и огромным портретом одного из покойных Императоров образовался небольшой уютный уголок. В этот уголок и бросилась Инна в сопровождении своей маленькой команды. Примостившись на краю деревянной скамейки, стащила с ножек и грубые институтские башмаки, и белые нитяные чулки.

— Ага! Вот и сделала, что хотела. А теперь глядите! Раз! Два! Три!

И, вскочив со скамейки, перебирая голыми ножками и звонко смеясь, Южаночка снова понеслась по залу.

Гаврик и Щука, «премьерованные» шалуньи, как их называли в институте, кинулись со всех ног вдогонку за ней.

— Выиграла пари! Выиграла! Ай да Южаночка! Ай да молодчина! — визжала Гаврик, ликующими взглядами окидывая попадавшихся ей навстречу воспитанниц.