И Южаночка залилась таким звонким, счастливым смехом, что все другие посетители и девочки, сидевшие тут же в зале, стали с удивлением оборачиваться на нее. Та же институтка, которая только что вызывала Инну в прием, очутилась перед нею и, сделав подобающий книксен генералу Мансурову, передала, чуть краснея, новенькой, что дежурная по приму дама просит не смеяться так громко в зале. Это запрещено.

— Хорошо, я не буду смеяться, — согласилась Южаночка, потом, видя, что девочка медлит отойти, добавила: — Вы можете идти. У меня секреты с дедушкой. Ступайте к вашей даме и кланяйтесь ей от дедушки и от меня!

И уже не глядя на изумленное лицо «шестушки», Инна повернулась как ни в чем ни бывало к дедушке и стала порывисто, но уже вполголоса рассказывать ему все, что случилось за эти три дня.

Таким образом, генерал Мансуров узнал, что Гаврик и Даня стоящие молодцы-ребята, и, что будь они простыми рядовыми, она, Южаночка, сверхсрочно произвела их в «унтеры» и «фельдфебели». Что Анна Васильевна — это гордость полка, то есть института, а Крысе только бы в «нестроевиках» служить, и что из нее самый скверный солдат бы вышел. Маша Ланская! О, эта высоко знамя несет. А Фальк, Фальк настоящий дезертир и… и… шпион вдобавок.

И снова при одном упоминании о Фальк омрачилось личико Инны. С этими двумя людьми, с вечно раздражительной и подчас несправедливой госпожой Брандт, и с лукавой, эгоистичной, недоброй Линой Фальк, ей, Южаночке, придется провести еще долгие-долгие годы.

Эта мысль точно холодным жалом пронизала душу девочки, и совсем неожиданно для самой себя она близко-близко придвинулась к дедушке, прижала кудрявую головку к его плечу и, заглядывая ему в лицо, прошептала:

— Дедушка, милый дедушка! Возьми меня отсюда. Здесь Крыса и Фальк. Они ненавидят меня за что-то, дедушка! Мне здесь холодно из-за них. Пожалуйста, возьми меня к себе! Я буду тихой и умной у тебя дома. Я как мышка буду. Я тебе не стану докучать. И босая бегать ни-ни. И трубочки есть тоже ни… ни… до обеда. Я Сидоренко буду помогать твой сюртук и сапоги чистить, а Марье Ивановне все зашивать, чинить. Только, милый, голубчик мой, дедушка! Возьми меня отсюда!

Генерал Мансуров сидел, слушая этот детский отчаянный лепет, и сознавал полную невозможность помочь своей любимице.

Если бы он был опекуном Инны, он не колебался бы ни минуты с исполнением ее просьбы. Аркадий Павлович лучше всех прочих понял, что нельзя было пересаживать дикий полевой цветок долин в душную, тесную садовую теплицу. Инна выросла на воле, живым, непосредственным ребенком, «полковою» девочкой, баловницей солдат, и было огромною ошибкой со стороны Агнии Петровны запирать ребенка в институт, где ей было и тесно, и душно.

И старый генерал, соображая, как бы помочь беде, ломал свою голову. А рядом, тесно прижавшись к его плечу, Инна ждала ответа.

Нехорошо было на душе ее деда. Ему так безумно хотелось взять на руки эту милую девочку сейчас, сию минуту, и отнести ее подальше отсюда, от этих стен и людей, где вряд ли могли оценить всю непосредственную, чистую натуру живого, чересчур впечатлительного ребенка. Но он, увы, не мог ничего поделать, пока.

Пока!

Внезапная мысль мелькнула в голове Аркадия Павловича, мысль, от которой неожиданной радостью и надеждой встрепенулось его сердце.

О, если бы только удалось привести ее в исполнение! А пока, пока он приступит к задуманному выполнению плана, надо утешить девочку, хоть отчасти успокоить и порадовать ее.

— Слушай-ка, Южаночка, — начал дедушка, — слушай, крошка моя. Грустить и отчаиваться не надо; солдату вешать нос после первого проигранного сражения не следует. Ты подумай только: скоро Рождество. Месяц всего остался. Возьму тебя к себе на праздник, благо тетушка твоя, опекунша, мне это разрешила в письме. Елку такую закатим, что фу-ты, ну-ты! Рядиться станем. Сидоренко в Марьи Ивановны платье и чепец. Ха-ха-ха! Как ты думаешь, влезет ему чепец Марьи Ивановны, Южаночка? А я Прошкин колпак и фартук надену, а ты…

— Я, дедушка, сюртук и фуражку у Сидоренко возьму! — вмиг забывая все недавние невзгоды и блестя загоревшимися глазами, вскричала Инна.

— Только не потони в ней. Ведь в амуницию Сидоренко таких, как ты, четверо влезет. А потом тройку наймем и за город покатим. Ты небось У себя на юге настоящей русской тройки и не видала, Южаночка, а?

— Не видала, дедушка! А это хорошо?

— Уж так-то хорошо, что и желать больше нельзя; ты вообрази себе только: морозец трещит, за нос знай себе пощипывает. Снежком так ласково в лицо веет. Дорога гладкая, как бархат. Сани летят стрелою. Ты, я, Сидоренко, Марья Ивановна не едем, а точно по воздуху летим. Лошади что твоя стрела мчатся. Колокольчики звенят серебряным заливным трезвоном, а ямщик то и дело: "Эй вы, родимые, гоп-ля-ля!"

— Гоп-ля-ля! — вырвалось эхом у Южаночки.

Это было так неожиданно и ново, так мало соответствовало чопорному тону институтских приемов, что все посетители повернули головы в тот угол комнаты, где рядом с высоким бравым отставным генералом сидела хорошенькая с пылающими щеками смуглая девочка и смущенно улыбалась, шепча:

— Я не нарочно, дедушка. Так это нечаянно вдруг сорвалось, голубчик ты мой. Право же, не нарочно. Ей-ей!

И опять сердце генерала Мансурова стеснило острым приливом жалости к дикому маленькому существу, не умеющему владеть своими порывами.

"Нет, сегодня же надо начать приводить в исполнение задуманный план", — решил генерал Мансуров, следя за впечатлением, произведенным выходкой Инны на всю залу.

Действительно, впечатление от лихого выкрика девочки еще не вполне улеглось.

Посетители институтского приема еще продолжали смотреть на маленькое смуглое существо, точно на невиданного ими доселе зверька. Классная дама, дежурившая на приеме, металась по залу, желая во что бы то ни стало узнать виновницу крика. К счастью, она не успела заметить, в котором углу раздалось злополучное гиканье, и Инна, и ее дедушка могли свободно вздохнуть на этот раз.

— Слава Богу, проехало, — задавливая в груди приступ смеха, произнесла Инна. — Ну, а как же ты насчет моей просьбы, дедушка, возьмешь меня к себе?

— Постой, Южаночка. Не торопи меня, — отвечал Мансуров. — Задумал твой дедушка одну задачу решить и…

— Арифметическую, дедушка?

— Нет, птичка моя, потруднее! Мне задача — тебе загадка. Как может случиться, что Инне на всю жизнь у дедушки придется очутиться? Вот она задача эта. Не решить тебе ее никогда! Никогда! — заключил смехом генерал.

— На всю жизнь? На всю жизнь? Господи! Да неужели это может случиться! — И маленькие смуглые ручонки сложились, как на молитве, у детской груди. — Дедушка, милый дедушка, о таком счастье я мечтать-то не смею! — прошептала Инна.

Молчаливая, торжественная сидела теперь Южаночка, как настоящая пай-девочка, сложив руки на коленях.

Резкий звон колокольчика заставил ее вздрогнуть.

Прием кончился. Наступил час расставанья. Дедушка встал, обнял, поцеловал ее. Перекрестил трижды. Она молчала. Она была такая тихая, кроткая и серьезная сейчас.

— Всю жизнь у дедушки. Если… если он решит задачу… трудную… трудную… А ей загадка… что это может быть? Но она не будет разгадывать этой загадки, пока не решит свою задачу дедушка. И он решит! О, непременно решит! Он такой умный и большой! Он умнее всех в мире. Он — герой!

И поцеловав, и еще раз обняв дедушку на прощанье, Инна прошла степенно, шагом прогуливающейся «парфетки» в свой класс. Теперь ни Крыса, ни Фальк, ни скучные институтские стены были не страшны девочке. Она твердо верила в дедушку — он решит задачу.

В эту же ночь, пока Южаночка крепко спала на жесткой казенной кровати в институтском дортуаре, дедушка долго сидел у себя в кабинете над составлением делового письма. В письме, обращенном на имя Агнии Петровны Палтовой, дедушка просил уступить ему Южаночку.

"Разумеется, — писал дедушка четким почерком, — я и сам не хочу нарушать воли покойного зятя и хлопотать о том, чтобы меня сделали опекуном внучки. Воля отца моей Инны для меня священна, но я прошу вас только об одном: оставаясь опекуншей девочки до ее совершеннолетия, не можете ли вы позволить ей жить у меня? Ей очень тяжело в институте. Свободный, живой и резвый ребенок не создан для институтских стен. Я же, взяв ее оттуда, позабочусь дать блестящее образование девочке. Заставлю ее посещать гимназию, найму учителей и гувернантку, и вы можете быть уверены, что воспитание Инны не пострадает от этого".