— Если нет душевного спокойствия, раны заживают очень долго, особенно после операции, — говорил Виталий Константинович, покручивая пальцами свой фужер с вином. — Прежде всего надо обрести душевный покой. Не волноваться за завтрашний день. Есть же верный способ избавиться от всех этих забот.

— Какой? — спросила Галина Максимовна, глядя на свой фужер и перебирая здоровой рукой янтарные бусы.

— Выйти за меня замуж.

— И как вы это мыслите? — с улыбкой спросила Галина Максимовна, опустив руку на стол.

— А как хотите, — с готовностью ответил Виталий Константинович. — Могу к вам переехать хоть сегодня. Можете вы ко мне. У меня, правда, квартира поменьше, но для девочек отдельная комната найдётся. Кроме того, я полностью благоустроил свою квартиру. Есть даже ванная. Воду нагреваю в титане. Натаскал воды, подбросил дровишек, и мойся сколько душе угодно. Это я к тому, если вы хотите комфорта. Но вы, наверное, привыкли к своему дому. В общем, для меня не имеет значения где жить. Лишь бы вместе.

— Но ведь чтобы жить вместе, нужна любовь.

— Согласен.

Завадский взглянул на Галину Максимовну и осёкся. Понял, что начал разговор преждевременно.

— Извините, Виталий Константинович. Я не могу. Наступила пауза.

— Понимаю, понимаю, — сказал педагог, понурив голову. — Но ведь я хотел как лучше, зная, что вам трудно сейчас.

— Да как бы не было трудно, разве можно выходить замуж, если после смерти мужа и года ещё не прошло, — сказала Галина Максимовна, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости и сочувствия. — В чрезвычайной ситуации может быть и можно. И вы мне, честно говоря, нравитесь. Но этого мало. Без любви я не могу. Извините меня, пожалуйста.

— Это вы меня извините, — сказал Виталий Константинович, вставая из-за стола. — За то, что своим сватовством поставил вас в трудное положение. А себя — в глупое. Наполеон правильно говорил: от великого до смешного один шаг.

— Ну что вы! Разве кто-нибудь позволит над вами смеяться. Я очень благодарна вам за цветы и… за то, что навестили нас. А уж если что не так вышло, то извините.

— Ничего, переживу как-нибудь.

— Да вам ли переживать, Виталий Константинович! — воскликнула Галина Максимовна. — Любая за вас пойдёт. Ведь стоит только захотеть.

— Как выяснилось, не любая. Спасибо за угощение. — Завадский покосился на плавленые сырки, нарезанные пластиками, и стал одеваться.

Утром следующего дня Нинка опять ходила вокруг фермы. Все двери заперты. У главного входа — толпа мужиков. Доярки внутри фермы заунывно пели последний куплет «Подмосковных вечеров». Кончилась песня. Затихли.

Один здоровенный мужик в большой рыжей шапке из лисьего меха постучал пудовыми кулаками в дверь.

— Анфиса! — крикнул он басом. — Я тебе ноги повыдергаю. Открой дверь!

Доярки затянули «Позарастали стёжки-дорожки…

Председатель колхоза Олейников и его заместитель по животноводству зоотехник Шитиков стояли в сторонке. Молоковоз чуть поодаль. Шофёр молоковоза подошёл к начальству.

— Что делать будем? — спросил он, глядя на председателя.

— Вот, зоотехника спрашивай, — сказал председатель. — Это по его части.

— Я не знаю что делать, — раздражённо ответил Шитиков.

— Вот это да, — сказал шофёр, глядя на мужиков, толпившихся у входа. Бригадир Бархатов ломиком пытался сорвать дверь, но дверь не поддавалась.

— Если к вечеру не сдадутся, будем брать штурмом, — сказал председатель не то в шутку, не то всерьёз.

— Надо позвать Замковского, — сказал Шитиков. — Пригрозить им судом. Что это такое, в конце-то концов!

Вечером Нинка прибежала из школы, бросила портфель в прихожей на диван и — как ветром её сдуло — скорей на улицу. За углом откуда просматривалась вся ферма, остановилась. Возле фермы толпы народу. Коровы ревут. Три мужика с ломами забрались на крышу и пытались разобрать кровлю.

В одном месте приподняли доски. Нашёлся смельчак — муж Анфисы. У него уже был синяк под глазом, но он свесил вниз ноги, просунул зад и хотел спрыгнуть в коровник, но вместо этого вдруг заорал как кот, которому прищемили хвост, и поспешно стал выбираться наверх.

— А-а-а-ай-я-яй! — крикнул он опять. — Что вы делаете? Дуры!.. Ай!.. Ну мать вашу…

Доярки внизу хохотали.

Мужики сверху посмотрели в щель и увидели железные вилы.

— Ну, Фиска, заказывай гроб с музыкой! — крикнул пострадавший, глядя в щель и почёсывая зад. — Хоронить тебя буду, стерва. Так и знай!..

Возле фермы — толпа людей и теперь уже два молоковоза. Шофёры возле своих машин, покуривают, ухмыляются. Подошёл третий молоковоз. Шофёр вылез из кабины, удивился:

— Вы чего тут стоите?

— Не загружались, потому и стоим.

— Как не загружались?

— А так. Утренней дойки не было, я — пустой. Стою с утра тут.

— Обеденной дойки тоже не было, и я пустой, — сказал другой шофёр.

— Так ведь уже вечер. Порожняком что ли возвращаться?

— Мы бы давно уехали. Председатель справку не даёт. Наверно хочет в один раз загрузить все три молоковоза.

— Так что придётся постоять тебе вместе с нами? — сказал другой шофёр.

— А что творится-то? Забастовка что ли?

— Сам чёрт не разберётся, что тут творится. Но по-моему что-то похуже чем забастовка. Видишь, милиционер с пистолетом бегает.

Шофёры стали наблюдать, как происходила осада фермы мужьями доярок под руководством участкового уполномоченного старшего лейтенанта милиции Замковского.

Мужики вооружены ломами, топорами. Несколько человек подкатывают на тележке осадное орудие — длинное толстое бревно — и нацеливают его на ворота. Из окон фермы выглядывают доярки с железными вилами в руках. Кто-то затянул, пересиливая надсадное коровье мычание, «Сормовскую лирическую».

— Откройте ворота! — кричал Замковский, потрясая пистолетом. — Бросьте вилы! Вооружённое сопротивление властям!.. Знаете что за это бывает?!

— Ты припугни их, — посоветовал мужик в лисьей шапке и с синяком под глазом — муж Анфисы. — Пульни в окошко раза два — они и лапки кверху.

— Я те пульну! — крикнула Анфиса. — Приду домой, я тебе так пульну!..

— Ага! Приди только домой.

— Все равно ворота сейчас собьём!.. — крикнул кто-то из мужиков. — Бревно уже подкатили!

— Сдавайтесь, бабы, пока не поздно! — крикнул другой мужик.

— Если ворота собьёте, мы вам покажем! — крикнула Ксения Налетова, молодая задиристая доярка, похожая на бурятку. — У нас оружие поострее вашего. — Она высунула в окно четырёх рогие железные вилы.

— Они с ума сошли, — сказал Замковский. — Они же круглые идиотки! Вот к чему приводит юридическая неграмотность! Это же двести шестая статья часть вторая. Злостное хулиганство да ещё вооружённое сопротивление властям. Им же по пять лет припаяют. Кто-нибудь их вразумит наконец? — Замковский повернулся и уставился на руководителей колхоза.

Олейников горько усмехнулся, опустил глаза. Шитиков подошёл к воротам.

— Дарья! — крикнул зоотехник. — Ты же член правления. Как тебе не стыдно?

— А где обещанный транспортёр? — крикнула изнутри Дарья. — Обещали поставить новый транспортёр? Обещали. Гордей Игнатьич, ответь! Ты знаешь сколько раз я поднимала этот вопрос на правлении? А? Не знаешь? Зато я знаю. Сто раз! А воз и ныне там.

— Да где мы сейчас возьмём тебе транспортёр?

— Где хотите, там берите.

— Нет их нигде!

— А почему нет? — возник изнутри чей-то другой голос. — Мы что, каторжные, каждый день таскать на горбу турнепс и брюкву! Одень-ка на себя эту корзину! Потаскай сам! Тогда узнаешь. А мы не ишаки, чтобы вьючили нас корзинами.

— Ну не может государство сейчас пока обеспечить всем необходимым. Дай срок…

— Какой?

— Какой-какой! — передразнил Шитиков и добавил шутливо: — Обещанного три года ждут, сама знаешь.

— Вот через три года я тебе и открою.

— Да вы что! Сивухи там обожрались что ли? У вас у одних проблема? У всех проблемы. Везде нехватка. И люди не возникают… Работают…