Он будет эту точку зрения защищать, бороться за нее. Ведь и наука знает своих борцов. Такие люди и двигали дело науки вперед; они были тем полезным общественным бродилом, которое обеспечивало рост научного познания, а вовсе не обыватели, пугающиеся определенной точки зрения. Последнее свойственно компиляторам, эклектикам par excellence.

И нам совершенно ясно, что в своих рассуждениях о "закабаленности" и "свободе"

проф. Павлов совершенно зря клевещет на самого себя. В самом деле. Возьмите его сборник: "Двадцатилетний опыт об'ективного изучения высшей нервной деятельности животных". По одной этой книге можно видеть, что ее автор "с превеликим упорством" "бьет в одну точку". Но именно в этом-то и состоит достоинство работ проф. Павлова, что он в эту "точку" "бьет". Разве не так, наш почтенный оппонент?

С каким усердием акад. Павлов защищает эту точку зрения даже в лабораторных исследованиях, мы видим из заявлений самого автора теории условных рефлексов.

Он, между прочим, пишет: ""Мы совершенно запрещали себе (в лаборатории был об'явлен даже штраф) употреблять такие психологические выражения, как: "собака догадалась", "захотела", "пожелала" и т. д.""*3.

Марксисты, "коммунисты" и "рабфаки", правда, еще не вводили штрафа за, скажем, употребление антропоморфических, телеологических или идеалистических выражений.

Но они, несомненно, оправдали бы даже ту лабораторную "диктатуру рубля", которую ради науки устанавливали павловцы при своих экспериментах.

Как же, однако, все это кажется с выпадами самого профессора против "закабаленной" точки зрения? Ведь малому ребенку ясно, что научная практика самого Павлова стоит в самом резком, самом кричащем противоречии с его положениями о "свободе" и "кабале".

Что сказал бы акад. Павлов, если бы его критик, став в благородную позу защитника и рыцаря прекрасной дамы Свободы, разразился бы по адресу знаменитого ученого примерно следующей тирадой:

"Догматизм теории условных рефлексов или сторонников проф. Павлова... есть чистый догматизм, потому что они решили, что у них - истина; они больше ничего знать не хотят (совсем, напр., не слушают виталистов), постоянно бьют в одну точку и надоели со своими слюнными железами до смерти. Между тем наука и догматизм - совершенно несовместимая вещь... Сколько было крепких истин?

Возьмите, напр., неделимость атома" и т. д. и т. д.

И что сказал бы проф. Павлов, если бы его критик обратился к нему и его ученикам уже с непосредственным увещеванием, примерно, в таком стиле:

"И если вы к науке будете относиться как следует, если вы познакомитесь с нею основательно, тогда, несмотря на то, что вы - сторонники теории условных рефлексов, "павловцы" и т. д., тем не менее признаете, что Павловская теория, теория условных рефлексов, это вовсе не есть абсолютная истина, это - одна из теорий, в которой, может быть, есть частица правды, а может быть, и нет правды.

И вы на всю жизнь посмотрите со свободной точки зрения, а не с такой закабаленной, и уж, конечно, никогда не будете штрафовать своих сторонников за вольные выражения, ибо ведь сказал поэт:

Над вольной мыслью богу неугодны Насилие и гнет.

Мы не сомневаемся, что проф. Павлов с негодованием прогнал бы такого болтуна, даже если бы этот болтун имел большую бороду. Он сказал бы ему: "Не мешайте нам работать. Бросьте свою фразистую болтовню".

И он был бы совершенно прав. Очень опасным иногда бывает обывательское, некритическое употребление слов. Незабвенный Козьма Прутков писал: "Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе". Но "колбасам" подобны не только многие люди, но и многие словесные оболочки. Мы готовы бороться всеми силами за свободу общественных низов, за свободу от капитала, за свободу развития рационального начала над стихийным и проч. Но мы отнюдь не сторонники освобождения капитала от цепей пролетариата; мы не сторонники освобождения от цепей разума; мы не сторонники свободы от определенной точки зрения и т. д. и т.

д.

Вот это нужно понять проф. Павлову. Ему нужно свести концы с концами в своих же собственных рассуждениях. Ему нужно сделать общественно-философские выводы из своих же материалистических предпосылок. Ему нужно разделаться с остатками словесного фетишизма, который еще тяготеет над ним, как только он заглядывает в область обществоведения.

Ему нужно понять то, что понял много лет тому назад даже либеральный Тургенев.

В "Стихотворении в прозе" есть один замечательный отрывок: "Житейское правило":

"- Если вы желаете хорошенько насолить и даже повредить противнику, говорил мне один старый пройдоха, - то упрекайте его в том самом недостатке или пороке, который вы за собою чувствуете. Негодуйте... и упрекайте!

Во-первых, - это заставит других думать, что у вас этого порока нет.

Во-вторых, - негодование ваше может даже быть искренним... Вы можете воспользоваться укорами собственной совести.

Если вы, например, ренегат, - упрекайте противника в том, что у него нет убеждений!

Если вы сами лакей в душе, - говорите ему с укоризной, что он лакей... лакей цивилизации, Европы, социализма!

- Можно даже сказать: лакей безлакейства! - заметил я.

- И это можно, - подхватил пройдоха".

2. "Беспристрастие науки", или проф. Павлов против проф. Павлова.

Проф. Павлов, критикуя мою брошюру "Пролетарская революция и культура", ссылается на свою об'ективность.

"Надо сказать, господа, - говорит он, - что я к делу отнесся чрезвычайно добросовестно... Мой обычай, когда я чем (нибудь. Н. Б.) интересуюсь, читать не один раз книгу, а... несколько раз... Я эту маленькую брошюрочку прочел целых три раза, прочел (с. Н. Б.) чрезвычайно напряженным вниманием и, как мне кажется,... с возможным для меня беспристрастием. Вы понимаете, что я всю свою жизнь, стало быть, полстолетия, провел в лаборатории, в экспериментальной лаборатории. Это что значит? - Что я каждый день проверял мое беспристрастие, мои мысли. Это - во-первых... Во-вторых, (я говорю о. Н. Б.) моем беспристрастии, потому что всегда действительность должна была решить - прав ли я или не прав. Действительность никак не обманешь".

Уже из этого подхода видно, как наивна постановка вопроса проф. Павловым.

Менделеев был знаменитым химиком, но вряд ли кто-либо решится утверждать, что он был "беспристрастен" по отношению к самодержавию и не имел слабости к протекционизму в сфере экономической политики. Ньютон был гениальным ученым, но вряд ли он отличался беспристрастием по отношению к Апокалипсису. Вильям Крукс был признанным астрофизиком и выдающимся экспериментатором, но всем известна была его слабость по отношению к спиритизму. Разве эту "действительность" можно обмануть?

Да и проф. Павлов противоречит самому себе, когда говорит не о ком ином, как о проф. Павлове. Ибо вот как он, по его же собственному утверждению, познает общественную действительность:

"Моя жизнь, - говорит он, - проходит чрезвычайно просто: я знаю свою квартиру, свою лабораторию, абсолютно никого и ничего не вижу, следовательно, жизни в целом у меня нет. По теперешним газетам понятие о жизни едва ли можно (составить. Н. Б.): они слишком пристрастны, и я их не читаю".

И проф. Павлов поэтому читает наши книжки, а затем их "беспристрастно"

критикует.

Посмотрим "в корень". Проф. Павлов "теперешних" газет не читает, ибо они пристрастны. Но раньше проф. Павлов газеты (не "теперешние"), конечно, читал.

Следовательно, он их читал потому, что они были, в общем, беспристрастны или - скажем лучше и осторожнее - гораздо менее пристрастны, чем "теперешние". Это вытекает с неумолимой логикой из заявления проф. Павлова о методах его ознакомления с общественной жизнью.

Мы спросим теперь проф. Павлова: неужели прежние газеты, которые во время войны писали о ее целях, были беспристрастны? Неужели те Гауризанкары лжи о свободе, цивилизации, самоопределении малых наций, о кресте св. Софии и проч. и проч., которыми были наполнены "прежние газеты", представляются Павлову даже теперь, даже в свете после Версальского "мира" - святой и беспристрастной истиной? Или это - такая действительность, которую можно обмануть?