Тут рассказывавший остановился и слушатели, внимавшие ему с неразвлекаемым участием, невольно обратили глаза свои к странному портрету и к удивлению своему заметили, что глаза его вовсе не сохраняли той странной живости, которая так поразила их сначала. Удивление еще более увеличилось, когда черты странного изображения почти нечувствительно начали исчезать, как исчезает дыхание с чистой стали. Что-то мутное осталось на полотне. И когда подошли к нему ближе, то увидели какой-то незначущий пейзаж. Так что посетители, уже уходя, долго недоумевали, действительно ли они видели таинственный портрет, или это была мечта и представилась мгновенно глазам, утружденным долгим рассматриванием старинных картин.

В департаменте податей и сборов, который впрочем иногда называют департаментом подлостей и вздоров, не потому чтобы в самом деле были там подлости, но потому что господа чиновники любят так же как и военные офицеры немножко поострить, — итак в этом департаменте служил чиновник, собой не очень взрачный, низенький, плешивый, рябоват, красноват, даже на вид несколько подслеповат, [служил он очень беспорочно]. [Вместо “[служил ~ беспорочно]” на полях написано: Был он то, что называют вечный титулярный советник, чин, над которым, как известно, наострились немало разные писатели, которых сочинения [доныне] еще [читаются в деревнях] смешат разных невинных читателей, любящих почитать от скуки и для препровождения времени. ] В то время еще не выходил указ о том, чтобы застегнуть чиновников в вицмундиры. Он ходил во фраке, цвету коровьей коврижки. Он был [очень] доволен службою и чином титулярного советника. Никаких замыслов на коллежского асессора, ни надежд на прибавку жалованья: в существе своем это было очень доброе животное и тό, что называют благонамеренный человек, ибо в самом деле от него почти никогда не слыхали ни дурного, ни доброго слова. Он совершенно жил [и назы<вался?>] и наслаждался своим должностным занятием, и потому на себя почти никогда не глядел, даже брился без зеркала. На фраке у него вечно были перья, и он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно в то самое время, когда из него выбрасывали какую-нибудь дрянь, и потому он вечно уносил на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор. Зато нужно было поглядеть на него, когда он сидел в присутствии за столом и переписывал; нужно было видеть наслаждение, выражавшееся на его лице: некоторые буквы у него были фавориты, до которых, если [он] добирался, то на лице у него просто был восторг. [Сверху и на полях написано: то чувствовал [такой] восторг, [что] описать нельзя: и подсмеивался и подмигивал и голову совсем на бок. Так что [иногда] для охотника можно в лице читать бы[ло] всякую букву. Живете, мыслете, слово, твердо — всё это просто рисовалось и отпечатывалось на лице его. Губы его невольно и сжимались и послаблялись и [обраща<лись?>] как будто даже отчасти помогали. Тогда он не глядел ни на что и не слушал ничего, рассказывал ли один чиновник другому, что он заказал новый фрак и почем сукно [или] и споры о том, кто лучше шьет, о Петергофе, о театре или хоть даже анекдот весьма интересный, потому что довольно старый и знакомый, [шла ли <речь>] о том как одному коменданту сказали, что у статуи Петра отрублен хвост, шла ли речь наконец о нем самом. Ему хоть трава не расти. Он в это время жил <?>.] Он всегда приходил раньше всех. Если не было переписывать, подшивал бумаги, [чи<нил>] перечинивал перья, [При всем том] словом служил очень ревностно на пользу отечества, [На полях написано: Служил так ревностно как решительно нельзя уже ревностнее] но выслужил [Сверху написано: кажется что-то очень не много, только] пряжку в петлицу да гиморой в поясницу. [Сверху и на полях написано: вот и всего. Конечно, это было немного, но большего даже трудно было и дать ему, потому что когда один раз попробовали употребить <его>на дело немного высшее, именно [дали] поручено было ему из готового дела составить отношение в какое-то присутств<енное>место<?>всё дело состояло в том чтобы переменить только заглавие и поставить в третьем лице всё то, что находилось в первом, это задало ему такую головоломку, что он вспотел совершенно, тер лоб и сказал, чтобы дали ему переписать что-нибудь. ] Несмотря на то уважения к нему было очень немного: молодые чиновники над ним подсмеивались, и сыпали на голову ему бумажки, что называли снегом; старые швыряли ему бумаги, говоря “на, перепиши”; сторожа даже не приподнимались с мест своих, когда он проходил. Жалованья ему было четыреста рублей в год. На это жалованье [Сверху написано: На это жалование он доставлял себе множество наслаждений. ] он ел что-то в роде [Сверху написано: щей или] супа [Сверху написано: Бог его знает впрочем] и какое-то блюдо из говядины, [пахнувшее страшно] [Вместо “пахнувшее страшно”: прошпигованное немилосердно] луком; валялся в [узкой] узенькой [Вместо:“валялся ~ узенькой”: отлеживался во всю волю на кровати] комнатке над сараями, в Свечном переулке, [штопал сапоги и клал заплаты] [Вместо “штопал ~ заплаты”: и платил [за штопку] за помещение заплаты] на свои панталоны вечно [Вместо “вечно”: почти] на одном и том же месте. [Сверху и на полях написано: и всё это за те же 400 рублей и даже ему оставалось <1 нрзб.>на поставку подметок в год на сапоги, которые он очень берег, [и потому] <по>этой причине [дома] на квартире сидел всегда в чулках. ] Право не помню его фамилии. Дело в том, что это был первый человек, довольный своим состоянием, если бы не одно маленькое, очень затруднительное впрочем обстоятельство. В то время, когда Петербург дрожит от холода и двадцатиградусный мороз дает свои колючие щелчки по носам даже [и] действительных тайных советников первого и второго класса, бедные титулярные советники остаются решительно без всякой защиты. Чиновник, о котором идет дело, укрывал кое-как, как знал, свой нос, впрочем очень не замечательный, тупой, и несколько похожий на то пирожное, которое делают [Сверху написано: некоторым чиновникам] кухарки в Петербурге, называемое пышками. Он его упрятывал во что-то больше похожее на капот, чем на шинель, что-то очень неопределенное и очень поношенное. [С каждым годом] На сорок втором году своей жизни он заметил, что этот капот или шинель становится очень холодновата. [Сверху написано: Он уже издавна стал замечать, что шинель становится чем далее как будто бы немного холодноватее. ] Рассмотревши его всего насквозь, к свету и так, он решился снести его к портному, жившему [в том же доме, в такой же] почти комнатке, который [чинил] [занимался] несмотря на свой кривой глаз [Сверху написано: <и>рябизну по всему телу] занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков. [Вместо “жившему ~ фраков”: которому эта шинель была [решительно] так же знакома, как собственная, и он знал совершенно местоположение всех худых и дырявых мест. Весь предыдущий основной текст написан почерком М. П. Погодина, а исправления в подстрочных сносках — почерком Гоголя, всё дальнейшее — почерком Гоголя.]