Но не во сне ли это всё? Ужели та, за один небесный взор которой он бы готов был отдать всю жизнь, приблизиться к жилищу которой уже он почитал за неизъяснимое блаженство, ужели та была сию минуту так благосклонна и внимательна к нему? Он взлетел на лестницу. Он не чувствовал никакой земной мысли; он не был разогрет пламенем земной страсти, нет, он был в эту минуту чист и непорочен, [Далее начато: это доверие к нему еще <болае>] как девственный юноша, еще дышущий неопределенною духовною потребностью любви, и то, что возбудило бы в развратном человеке дерзкие мысли, [дерзкие страсти] то, напротив того, еще более освятило <ее>. Это доверие, которое оказало [которое удостоило] слабое прекрасное существо, наложило [доставило] на него обет строгости рыцарской, обет самоотвержения, обет рабски исполнять [обет следова<ть>] все повеления и он только желал, [и произвело только желание] чтобы эти веления были как можно труднее и неудобоисполнимее, чтобы с большим напряжением сил лететь преодолевать их. Он не сомневался, что какое-нибудь тайное и вместе важное происшествие заставило незнакомку ему ввериться, что от него, верно, будут требоваться какие-нибудь великие услуги, и он чувствовал уже в себе непреодолимую силу отважиться на всё. Лестница вилась выше и вместе с нею вились его мечты. “Идите осторожно” — зазвучал прелестный голос и наполнил его новым эдемом. В темной вышине четвертого этажа незнакомка постучала в дверь — она отворилась и [Далее начато: вме<сте>проникла и] они вошли вместе. Женщина довольно недурной наружности встретила их со свечою в руке, но так странно и нагло посмотрела на Палитрина, что он опустил глаза. Они вошли в комнату. [Далее начато: возле окна] Три женские фигуры в разных углах комнаты представились его глазам. Одна раскладывала карты, другая сидела за фортепьяно и играла двумя пальцами [другая [бренчала] играла двумя пальцами] какой-то пошлый полонез; третья сидела перед зеркалом, расчесывала гребнем свои длинные волоса и вовсе ни мало не думала оста[вить] [и ни одна не остави<ла?>] свой туалет при входе [при внезапном приходе] незнакомого лица. Какой-то неприятный беспорядок, который можно встретить только в беспечной комнате холостяка, <царствовал во всем>. Комнаты [Кресла] довольно хорошие были покрыты пылью; паук застилал [затыкал] своею паутиною лепной карниз. Две двери, одна против другой, вели в другие комнаты. [Далее начато: одна] Около непритворенной двери другой комнаты блестел сапог со шпорой и краснела выпушка мундира; [блестела военная <выпушка>] мужской голос и женский смех лились сквозь непритворенные <двери>. Боже, куда зашел он! Он сначала не верил и начал пристальнее всматриваться в предметы, наполнявшие комнаты. Но голые стены и окна без занавесей не показывали никакого присутствия заботливого наблюдения [заботливого правления] хозяйки, поношенные лица этих жалких созданий, из которых одна села почти перед носом и так же спокойно его рассматривала, как пятно на чужом платье, всё это уверило <его>, что он зашел в тот отвратительный приют где основал свое жилище жалкий разврат, порожденный мишурною [разврат, образован<ный>наружною] образованностью и страшным многолюдством столицы. Тот приют, где человек святотатственно подавил всё чистое и посмеялся над всем свят<ым>, скрашивающим мир, [над всем укра<шающим мир?>] где женщина, эта [Далее начато: залетевшая] красавица мира, обратилась в какое-то странное двусмысленное существо, где она — картина, правильно написанная и лишенная внутренней поэзии, где она лишилась всего женского вместе с чистотою души и отвратительно присвоила себе ухватки и наглости мужчины и уже перестала быть тем слабым, тем грациозным [тем кротким], тем так отличным от нас существом. Картина <написанная>правильно, но лишенная поэзии. Палитрин мерил ее с ног до головы выпученными от удивления глазами как бы желая увериться, та ли это, которая так околдовала и унесла его на Невском проспекте. Но она стояла перед ним так же хороша, ее волосы были так же прекрасны; глаза казались всё еще небесными. Она была свежа; ей было только 17 лет; [Далее начато: еще разврат] видно было, что еще недавно ужасный разврат ее настигнул, он еще не смел коснуться к ее щекам. Они были свежи и легко оттенены тонким румянцем. Она была прекрасна. Он стоял неподвижно перед нею и уже готов был так же простодушно позабыться, как позабылся прежде. Но красавица наскучила таким долгим молчанием и значительно улыбнулась [и улыб<нулась>] глядя ему прямо в глаза, но эта улыбка <была>так невыразимо несносна, так исполнена какой-то жалкой наглости, так шла к ее лицу, как идет выражение [как идет чувство] набожности на роже взяточника или скряги, <как>поэту идет мундир или бухгалтерская книга. Он содрогнулся. Она раскрыла свои хорошенькие уста и стала говорить, но всё это было так глупо, так пошло, как будто бы вместе с непорочностью оставляет и ум человека. Он уже ничего не хотел слышать, он был чрезвычайно смешон и прост. Вместо того, чтобы воспользоваться благосклонностью, вместо того чтобы обрадоваться такому случаю, какому бы верно обрадовался на его месте всякий другой, <он>бросился вдруг со всех ног как дикая сайга [дикая коза] и выбежал на улицу. Повесивши голову и опустивши руки сидел он в своей комнате как бедняк нашедший бесценную жемчужину и тут же уронивший [бедняк нашедший бесценную жемчужину и в то же самое время от нечаянной радости уронивший] ее в море. Такая красавица! такие божественные черты и где же? В таком презренном омуте! Эти восклицания вырвались у него прежде всего. [эти восклицания прежде всего вырвались у него]

В самом деле, никогда жалость так сильно не овладевает нами [никогда так сильно не овладевает нами чувство жалости], как при виде красоты, тронутой тлетворным дыханием разврата. Пусть он навеки остается с безобразием; если безобразие погружается <в него>, мы не жалеем, хотя должны бы жалеть по чувству человечества. Но красота нежная, нам кажется, должна быть каким-то божеством непорочности и чистоты. [Черты лица этой] красавицы, так околдовавшей нашего бедного мечтателя, были действительно чудесны, появление ее в этом презренном кругу еще более казалось чудесным. Черты лица ее были так чисты, как образовано всё выражение прекрасного лица ее, которое означено <было>каким-то прекр<асным>благородств<ом>, [а. носило какое-то благородство б. означено было той прекр<асной?>] что никак бы нельзя было думать, чтобы разврат уже распустил над нею страшные свои когти. Она бы составила неоцененный перл, весь мир, весь рай, всё богатство страстного [верного] супруга; она была бы тихой звездой в незаметном [всё в незаметном] семейном кругу и одним движением прекрасных уст своих давала бы сладкие приказания. Она бы составила божество в многолюдном зале на зеркальном паркете при блеске свечей, при безмолвной благоговейной толпе поверженных поклонников. Но, увы, она была какою<то>ужасною волею злого духа, смеющегося над всем святым и прекрасным, жаждущего везде рассеять гармонию мира и произвести расстройство естества, она была волею этого злого духа с хохотом [с смехом] брошена в эту страшную пучину.