Мы с Борисом дружно запротестовали — лезть еще раз в мрачные катакомбы нам решительно не хотелось.

— Вряд ли Судаков появлялся там! — сказал я, поудобнее устраиваясь в мягком кресле: — Если эти малахольные так кидаются на всех, кто их тревожит, я буду молить Бога, что бы они утопили Судакова в той вонючей луже, куда загнали нас!

— Кстати! — оживился Борис: — А что это за секта такая?

Паганель задумался:

— Я думаю, это сатанисты! Превернутый крест, оргии голышом — очень похоже! Да и агрессивны они сверх меры! Наверняка, какие-нибудь последователи Черного мессии! Хорошо, что мы остались целы и невредимы. Я думаю, вы правы — проверить базу мы всегда упеем! Тогда у нас только одна зацепка — тайник, про который рассказала Косицына!

— Решено! — хлопнул себя по колену Борис: — Завтра едем искать тайник! Он, к счастью, не под землей!

…Выйдя из автобуса и протопав пешком по обочине с полкилометра, мы остановились на краю Минского шоссе. Сзади гудели проносящиеся машины, слева сквозь мутную пелену угадывался силуэт здания Университета, а прямо перед нами в серой сетке дождя раскинулся громадный овраг, скорее даже долина, километра полтора в попереченке, уходящая вдали в сплошной туман. По ее краям возвышались размазанные силуэты городских многоэтажек, сама же долина, поросшая американскими кленами, ивами и кустарником, не имела ни дорог, ни построек. По ее дну змеилась река, узкий мутный поток, несущий осенние листья и всякий мусор.

— Ни когда не думал, что почти в центре Москвы есть такая дикая местность! — Борис зябко поежился, прячо лицо в поднятый воротник своей куртки, в которую он с несказанным восторгом облачился вчера, на квартире у Паганеля после нашего с ним возвращения из больницы, гордо заявив, что: «…сбрасывает ненавистные лохмотья!».

Я закурил, спрятав сигарету в кулаке, Паганель протер очки, и мы гуськом стали спускаться по скользкой глинистой тропинке вниз, к речке.

Прошло примерно минут двадцать. Время от времени Паганель сверялся с картой, упрятанной в планшет, чтобы не промокла. Наконец он обьявил:

— По-моему, это здесь! Лена говорила, что тут должна быть громадная ива, очень старая, с растрескавшимся стволом. За пять лет ива могла упасть от ветра, и если это так, то вон из воды торчат ее останки!

— Ага! — злорадно оскалился Борис: — А вон, десять метров дальше, чьи останки торчат? А там? А сзади?

В самом деле, ив вдоль реки было предостаточно, в том числе и очень старых.

Паганель с высоты своего роста уничижительно поглядел на Бориса:

— Боря, вы скептик! Как хотите, а я похожу тут с лозой!

Следующие полчаса мы занимались тем, что лазили по кустам в стороне от реки. Причем Паганель шел, закрыв глаза, со своим прутиком, а мы с Борисом расчищали ему дорогу, отводя мокрые осклизшие ветви. Наконец, лозоходец открыл глаза и сообщил, что пора перекурить.

— Ни хрена мы тут не найдем! — повторил свою вчерашнюю фразу Борис, сплюнул на раскисшие желтые листья, и продолжил:

— Может, ну его, а? Смешно же, в самом деле! Взрослые люди, а занимаемся ерундой! Самого Судакова надо искать, а не его мифические тайники!

Паганель пыхнул трубкой, молча упер прутик в центр ладоней и решительно зашагал в кусты. Я посмотрел ему в след:

— Борь, а ты вообще-то веришь в эту… биоэнергетику?

— Да верить-то я верю! Но нельзя же искать незнамо что незнамо где!

Я пожал плечами:

— А по-моему это все бред сивой кобылы! Айда, заберем Паганеля и пошли отсюда — мне тут не нравится!

Борис поковырял носком ботинка прелые мокрые листья на тропинке, и ответил:

— Серега! Я-то с тобой согласен, но Паганель… Он же упрямый, черт! Придется ждать, пока его научное любопытство не будет удовлетворено!

И тут из кустов раздался крик Паганеля:

— Нашел!

Мы с Борисом уставились друг на друга:

— Не может быть!

Паганель стоял над кучей прелых листьев, из-под которых виднелась квадратная железная крышка люка с квадратной скобой. Мы отгребли листья, Борис ухватился за скобу — но не тут-то было! Крышка словно приросла к земле! После попыток открыть ее вдвоем, а затем и втроем выяснилось, что люк заперт. Нашлась и замочная скважина, прикрытая ржавой металлической пластинкой. Борис достал из сумки инструменты, присел на корточки над люком, Паганель неуклюже пристроился рядом. Искатели долго ковырялись в замке, а я бродил вокруг, оглядывая окрестности.

Наконец Борис вскочил и с досадой саданул по скобе ногой:

— З-зараза! Лом бы сюда! Или хотя бы монтажку!

Паганель выпрямился во весь рост и уныло поддержал Бориса:

— Грамм пятьдесят тротила не помешали бы!

Потоптавшись вокруг тайника еще минут пять, мы наконец решили выбираться из этого оврага. Люк замаскировали листьями, привели в порядок полянку вокруг, Борис собрал свои инструменты, и мы двинулись в сторону Раменок. Дождь сменился мелкой моросью, все основательно промокли, я непроизвольно вздрагивал, когда холодные капли с веток попадали зашиворот.

Мы прошагали уже очень прилично, углубившись в долину, и силуэты далеких зданий приблизились и стали более четкими. Неожиданно путь нам преградил какой-то широкий извилистый ручей с топкими берегами, впадавший в Сетунь. Пришлось обходить его, отклоняясь влево. Борис, раздраженный погодой, а более всего неудачей с люком, матерился, попадая ногами в лужи. Пагнель невозмутимо шагал первым, изредко сверяясь с картой.

— Твою мать! — Борис в очередной раз поскользнулся в жидкой глине: Когда наконец кончаться эти долбанные джунгли?

Паганель отвечал, что во всем нужно искать положительные стороны: во-первых, отсутствие результата — тоже результат, а во-вторых, чудесная прогулка по столь живописным местам пойдет всем на пользу.

Я молчал, но внутренне склонялся к мнению Бориса: я промок, замерз, а «живописная местность», по которой мы пробирались, представляла собой заросли бурьяна и колючих кустов шиповника и боярышника вперемешку с кучами мусора. Мало того! Все это довольно мерзко пахло, мокрым навозом, что ли, а под ногами чавкало, как в болоте. В гробу я видал такие прогулки, полезные для здоровья!

Надежда выбраться в цивилизованные места окончательно оставила нас еще через полчаса. Даже оптимист Паганель не выдержал и в эмоциональной форме прошелся по поводу населения окрестных районов, которое, правду сказать, отличалось повышенным бесстыдством — какую только дрянь они не бросали в этот овраг! Хуже было только вчера, когда мы лазили в поземных лабиринтах, но об этом мы предпочитали не вспоминать…

Вдруг Борис, шедший теперь первым, остановился и поднял руку, мол, тихо! Мы замерли, прислушиваясь. Впереди разговаривали. Ветерок принес запах костра и какой-то походной еды. Справа от нас высились мокрые прибрежные кусты и журчал невидимый за ними ручей, судя по карте, бывший речкой Раменкой. Дымком тянуло слева, оттуда же слышались и голоса. Тропинка, если так можно назвать грязную канавку, по которой мы шли, сворачивала туда же. Паганель нарушил наше молчание:

— Что ж, все равно другой дороги нет! Пойдемте, друзья! Авось, нам подскажут дорогу!

«Не надо «авосей»!», — подумал я, вспомнив николенькино: «Авось, свидимся!». И ведь как в воду глядел!

Мы прошагали еще с полминуты и вышли на вытянутую поляну, в дальнем конце которой, под корявой раскидистой березой, укрывшись от дождя навесом из пленки, сидели люди, грязные и оборванные, человек десять. Они расположились на старых ящиках, окружив потрескивающий костерок, над котором примостилось сильно закопченное ведро, бурлившее и шипевшее своим содержимым.

Нас заметили. Один из сидевших поднялся и ушел, не оглядываясь. Разговоры смолкли. В полной тишине, нарушаемой лишь треском дров и звуками падающих капель, мы подощли шагов на пять и остановились.