Мы быстро и молча спускались по лестнице в абсолютной темноте, обычной для наших подъездов, как вдруг что-то еще более темное, чем окружающий мрак, метнулось нам под ноги. Я вскрикнул от неожиданности, вцепившись в поручень, Борис не удержался на щербатых ступеньках и с руганью полетел вниз!

Секунда — и стало тихо. Я отыскал в кармане спички, зажег одну, и увидел искателя лежащим внизу, на бетонной площадке между этажами в позе человека, руки и ноги которого вдруг стали резиновыми.

— Борис!!! — мой крик гулко запрыгал по темным этажам. Спичка догорела, обожгла пальцы и погасла. В наступившей темноте вдруг раздался на удивление спокойный голос Бориса:

— В рот ему коромысло! Шатается у тебя по подъездам всякая дрянь! Самое смешное, что я даже ничего не сломал!

— Ты в порядке?! — я зажег новую спичку. Искатель уже поднялся, потирая ушибленный локоть:

— Все нормально. Что это было? У меня ощущение, что по ноге бревном ударили!

— По моему, это была обыкновенная кошка! — я помог Борису найти его сумку, и мы без приключений спустились вниз и вышли из подъезда.

— Это был «звоночек»! — заявил вдруг глубокомысленно молчавший Борис: — Меня предупредили: «Не лезь!»

— Кто предупредил-то? — уныло спросил я. Мне все больше и больше становилось не по себе — все эти чокнутые археологи-искатели с их верой в рамочки, «звоночки», и разную чертовщину начали казаться мне просто сумасшедшими…

— Кто предупредил? — переспросил прихрамывающий Борис: — Да вот ЭТО…

Он махнул рукой в сторону моей квартиры, и вдруг резко схватил меня за руку:

— Смотри!

Я повернулся и похолодел: в окне покинутой нами кухни горел свет! Но ведь лампочка перегорела при нас!

— Ч-что это?! Как это?.. — я чувствовал себя полным идиотом, и еще мне стало страшно, так страшно, как бывает только в детстве, одному, в темной спальне.

Свет мигнул раз, другой — и погас! Борис закурил, поправил сумку и серьезно сказал:

— Мы правильно сделали, что ушли. Я ничего тебе не могу объяснить сейчас, я сам ничего не понимаю, как и ты, но очень надеюсь, что объяснение найдется! В любом случае обещаю — мы постараемся оградить тебя, вывести из этой чертовщины. А сейчас — поехали к Паганелю!

И мы поехали…

— Паганель, он такой… Не очень обычный человек. — Борис посмотрел в ревущую огнистую темноту за окном вагона метро и продолжил: — Его многие за чудака держат, кое-кто недолюбливает, а он, вообщем, просто думает по другому, что ли? Ну и занимается воосновном всякими диковинками, по научному — артефактами. Биоэнергетикой владеет — всем нашим рамочек наделал, обучил пользоваться. Они, рамочки, потоки энергии указывают. Хорошие, плохие, нейтральные. Та «мельничка», что у тебя на кухне крутится, одна из самых важных, если она заработала — хана! Бросай все и беги! Мы один раз городище кривичей на смоленьщине копали — так вдруг она сработала, закрутилась в раскопе. Паганель нас пинками выгонял, мы не понимали, злились… А там немецкая бомба оказалась, авиационная, полутонка, со сработавшим взрывателем. Если бы задели — все… Саперы ее потом на месте подрывали, вывезти не было возможности… Жаль, все городище погибло воронка метров на тридцать!

— Борис! Это все понятно — биоэнергетика всякая, рамочки… Ну, а все таки — какая связь? Николенька погиб от отравленной остроги, возможно, случайно — напали на него ночью какие-нибудь придурки… Профессора завалило землей — тоже может быть случайность, ведь нет же ни какой закономерности! Да, рамочка эта ваша сработала на амулет, но ведь не мог же этот глаз на цепочке ткнуть одного вилами, а другого завалить в этом дурацком кургане…

Борис неожиданно перебил меня:

— И ударить меня по ногам в темном подъезде! Наверное, не мог… Сергей, я тебе еще раз говорю — я ничего сам не понимаю. Но по-моему, что-то, связанное с этим амулетом, очень не любит, когда его трогают. Что-то — или кто-то…

— Тьфу, чертовщина какая-то! — я огляделся по сторонам: — Ну вот, мы с тобой. Едем в нормальном вагоне нормального московского метро. Вокруг нас нормальные люди, с которыми ничего сверхъестественного не происходило никогда, и никогда не произойдет…

Договорить мне не удалось — раздался скрежет, треск, нас всех бросило вперед, закричали люди. Поезд стремительно останавливался, погас свет, запахло паленым, синтетикой какой-то. Меня швырнуло в самую гущу визжащих, орущих, барахтающихся людей, больно ударило головой, на миг я даже провалился куда-то, но сразу очнулся, и тут на меня полетели другие пассажиры, их вещи, весь этот так нервирующий в часы пик «бутор»: сумки, авоськи, огромные челночные баулы, набитые турецко-китайским барахлом.

Длинный штырь чьего-то зонтика попал мне в рот, больно оцарапал щеку и небо, на зубах заскрипел песок… Я оказался на полу, отполз в сторону, привалился спиной к сиденью.

Поезд остановился. В вагоне, в кромешной темноте, люди давили друг друга, нелепо метались из коньца в конец, страшные в своем паническом безумии. Вдруг что-то вспыхнуло, затрещало, все осветилось — оскаленные рты, вытаращенные глаза, кровь на чьем-то лице, дым, поваливший откуда-то белыми клубами. Сразу стало нечем дышать, люди закричали еще страшнее, где-то что-то разбилось, зашипело — и тут я увидел Бориса: он лез по проходу, держа в одной руке исходящий пеной огнетушитель, другой тащил за собой какого-то ребенка. За ним ползло сплошное облако белого удушливого дыма.

Борис заметил меня и прокричал, перекрывая вой обезумевших людей:

— Живой? В порядке? Давай за мной!

Я кивнул, столкнул с колен чей-то дипломат и попытался встать. Мне это удалось, хотя и с трудом — здорово болела ушибленная нога, в голове звенело. Я полез сквозь толчею за Борисом, старясь удержаться на ногах и не потерять искателя из виду.

Мы пробрались на переднюю площадку. Поезд по прежнему стоял неподвижно. Паника мало-помалу затихала. Дым рассеялся, в полумраке люди искали свои вещи, заплаканная женщина в дорогом кожаном пальто прижимала к груди девочку лет пяти, ту самую, которую вытащил из давки Борис. В соседних вагонах было еще спокойнее, чем в нашем — там ничего не загорелось.

Из головы состава сквозь поезд, открывая торцовые двери вагонов, прошли машинист и милиционер. Машинист, бледный и злой, громко обьявил, что все в порядке, возгорания потушены силами пассажиров, поезд обесточен, скоро его вытянут на ближайшую станцию.

— Второй «звоночек!», — невесело усмехнулся Борис, отряхиваясь. Я прислонился к стенке вагона, пытаясь избавиться от звона в голове.

— Старайся не вдыхать глубоко! — искатель ощупал мою голову, послушал пульс:

— Вроде все в порядке. Давай-ка, присядь!

Я сел, где стоял, прямо на грязный вагонный пол. Пассажиры успокоились, переговаривались, кто-то нервно засмеялся. Не верилось, что еще пять минут назад эти самые люди были обезумевшей толпой, готовой топтать друг друга, чтобы спасти свою жизнь.

Состав содрогнулся, где-то громыхнуло, и мы наконец медленно поехали. В вагонах было по прежнему темно, мимо плыли стены тоннели, змеящиеся кабели, какие-то отнорки, уводящие в густой мрак, кое-где горели тусклые аварийные лампочки.

Дальнейший путь мы проделали без всяких приключений, если не считать косых взглядов милиционеров в переходе на «Киевской» — мы с Борисом здорово вывозились и походили на бомжей.

Громадный сталинский дом на Бережсковской набережной, в котором жил Паганель, казался океанским лайнером со светящимися окнами, плывущим сквозь морось холодного осеннего дождя. Мне безумно захотелось оказаться в тепле, почувствовать себя под защитой надежных стен пусть даже и чужого жилища. И еще очень хотелось почистить зубы — неприятный привкус во рту вызывал тошнотные позывы.

Квартира Паганеля занимала весь верхний этаж башенки, возвышающейся на одним из крыльев дома. Мы поднялись наверх на лязгающем и грохочущем лифте, напоминающем «пипилакс» из данелевской «Кин-дза-дзы», причем Борис настаивал на пешем подьеме, но я бы просто не выдержал. После всех наших злоключений искатель заметно нервничал, тревожно озираясь, словно за каждым углом нас подстерегало что-то ужасное. Я прекрасно понимал его состояние третьий «звоночек» мог оказаться роковым.