Он все время искал ее общества. Как только представлялась возможность, заводил с ней разговор. Он понимал, что она любит любовь, которая от него исходит. И был ей благодарен. Их отношения стали для него смыслом жизни.

– Мне намного больше хочется жить с тех пор, как я вас знаю, то есть, как ни странно это звучит, с тех пор, как попал в лагерь.

– Быть может, вы не говорили бы так, если б знали меня по-настоящему.

– Почему вы считаете, что я знаю вас не по-настоящему?

– Чтобы узнать меня по-настоящему, вы должны были бы познакомиться со мной в нормальной обстановке. Я до ареста была совсем другой.

– Чем же вы отличались от себя сегодняшней?

– Я была свободной.

– Я мог бы сказать, что это очевидно. Но скажу, что вы такой и остались.

– Теперь я стараюсь быть свободной, стараюсь изо всех сил. Это не одно и то же.

– Понятно.

– А еще я бывала иногда поверхностной, придавала значение пустякам.

– Как мы все. И правильно. Уметь получать удовольствие от пустяков – чудесный талант. Но это по-прежнему не объясняет, в чем, собственно, вы были такой уж другой до «Концентрации».

– Право, не могу сформулировать. Вы мне просто поверьте.

– Верю. Но человек, с которым я имею дело здесь, это человек подлинный, даже при том, что обстоятельства абсолютно нечеловеческие. Поэтому я вправе считать, что знаю вас по-настоящему, может быть, даже лучше, чем если б встретил в мирное время. Ведь то, что мы переживаем сейчас, это война, а война выявляет глубинную натуру людей.

– Не уверена. По-вашему, выходит, что мы нуждаемся в испытаниях. Мне кажется, война выявляет только одну из наших глубинных натур. Я предпочла бы, чтоб вы увидели мою мирную натуру.

– Если каким-нибудь чудом мы выберемся из этого кошмара, вы покажете мне свою мирную натуру?

– Если от нее еще что-то останется.

Здена следила за их сближением. И злилась. Особенно ее раздражало, что этот жалкий мозгляк, ноль без палочки, которого она может сколько угодно метелить и отправить на казнь, если вздумается, обладает величайшим даром: нравиться – она, правда, не знала, до какой степени, – той, что владела всеми ее мыслями.

У Здены возникло искушение как-нибудь утром вытащить ЭРЖ-327 из строя и швырнуть к смертникам – почему бы просто не устранить соперника? Удержала ее лишь мысль, что он ей не соперник: она не состязается с ним. Разумнее было бы изучить методы этого парня. Увы, она обнаружила, что он из тех, кто обольщает с помощью слов.

Тут Здена чувствовала себя в невыгодном положении. Единственный раз в жизни она блеснула красноречием – перед камерами, когда их представляли телезрителям. Результат известен.

Как и все неудачники, она презирала людей, преуспевших там, где она провалилась. Черт бы побрал этих пустомель (иначе она их не называла)! Как Панноника терпит их болтовню? Что беседа может иметь некое содержание, не приходило ей в голову. В прошлом ей доводилось видеть беседующих людей, она даже пыталась вслушиваться в их скучный обмен монологами – нет уж, увольте, ее этим не возьмешь. К тому же Панноника пленила ее, даже не раскрыв рта.

Но, сколько бы она с собой ни хитрила, она не могла вовсе не сознавать, сколь сильным потрясением стал для нее звук голоса Панноники и воздействие ее слов.

«Ну, это совсем другое, – уговаривала себя надзирательница. – Она не разглагольствует попусту. Как все-таки прекрасно, когда люди говорят не просто чтобы сотрясать воздух, а чтобы нечто сказать!»

И вдруг в душу ей закралось подозрение, что ЭРЖ-327 говорит с Панноникой, чтобы нечто ей сказать. Этим он и берет, сволочь!

Она покопалась в себе на предмет, есть ли у нее что сказать. В свете потрясающих слов Панноники она выявила закон: иметь что сказать – это когда в твоих фразах нет ничего лишнего и в них содержится сообщение настолько важное, что они навсегда оставляют след в душе собеседника.

Здена была подавлена, не обнаружив в себе ничего, соответствующего этому описанию.

«Я пустышка», – подумала она.

Панноника и ЭРЖ-327 не пустышки, видно невооруженным глазом. Надзирательница испытала адские муки, обнаружив эту разницу, эту пропасть, которая их разделяла. Утешила ее мысль, что остальные надзиратели, организаторы, зрители, да и многие заключенные так же пусты, как она. Это показалось ей странным: в мире, выходит, гораздо больше людей пустых, нежели содержательных. Почему?

Ответа она не знала, но ее начал терзать другой вопрос: как перестать быть пустой.

На всем белом свете только заключенные не смотрели реалити-шоу «Концентрация», не видели оттуда ни одного кадра. Это единственное, в чем им повезло.

– Интересно, какие сцены больше всего привлекают публику? – спросила как-то за ужином МДА-802.

– Уверен, что процесс казни, – отозвался кто-то из мужчин.

– Боюсь, вы правы, – сказала Панноника.

– И всякого рода мучительство, – подхватила другая женщина за столом. – Кнут, стоны – все это дает выход их инстинктам.

– Конечно, – сказала МДА-802. – И еще сентиментальные моменты – тут они ловят кайф.

– Как по-вашему, – спросил ЭРЖ-327, – кто тут главный виновник?

– Надзиратели, – ответил мужчина.

– Нет, организаторы, – вмешался человек, никогда не участвовавший в застольных разговорах.

– Политики, которые допускают такое, – сказала МДА-802.

– А вы, Панноника, как считаете? – спросил ЭРЖ-327.

Все смолкли, как обычно, когда всеобщее внимание было приковано к ней.

– Я считаю, главные виновники – зрители, – произнесла она.

– Мне кажется, вы не вполне справедливы, – заметил первый мужчина. – Они возвращаются домой с работы усталые, подавленные, опустошенные.

– Есть же другие каналы, – возразила Панноника.

– Вы ведь сами знаете, телепрограммы зачастую служат единственной темой для общения между людьми. Вот все и смотрят одно и то же – чтобы не хлопать глазами, когда другие делятся впечатлениями, не быть в стороне.

– Пусть бы смотрели другие передачи, – сказала девушка.

– Да, хорошо бы, конечно.

– Вы говорите об этом как о недостижимом идеале, – ответила Панноника. – А всего-то и надо – переключить канал, не так уж это сложно.

– Нет, я с вами не согласна, – объявила МДА-802. – Зрители виноваты, ясное дело. Но это не значит, что они главные виновники! Да, они тупые ничтожества, но инициатива исходит не от них. Продюсеры и политики в тысячу раз преступнее.

– Однако на их преступление дают добро зрители и, следовательно, провоцируют его они же, – возразила Панноника. – Политики – порождение публики. Что до организаторов и продюсеров, то это акулы, которые устремляются туда, где есть глубокий разлом, или, попросту говоря, спрос, сулящий возможность урвать кусок побольше.

– Не кажется ли вам, что спрос создают продюсеры, как реклама – потребности?

– Нет. Главная ответственность лежит на тех, кто соглашается такое смотреть, хотя легко можно без этого обойтись.

– А дети? – спросила женщина. – Они приходят домой раньше родителей, сидят там одни, не у всех же есть средства оплачивать няню. И никто не контролирует, что они смотрят по ящику.

– Вы только послушайте себя! – воскликнула Панноника. – У вас находится тысяча объяснений, оправданий, смягчающих обстоятельств и особых случаев там, где нужно судить просто и решительно. Во время войны люди, выбравшие для себя путь сопротивления, понимали, что победить будет трудно, почти невозможно. Однако они не колебались, не тратили время на рассуждения: они боролись просто потому, что не могли не бороться. И кстати, дети следовали их примеру. Не надо считать детей идиотами. Ребенок, воспитанный в твердых правилах, вовсе не безмозглый дебил, как это пытаются представить.

– У вас есть проект переустройства общества, Панноника? – съязвил мужчина.

– Да нет. Просто я за достоинство и уважение, а не за презрение, как те, кто держит нас здесь. Вот и все.