Карточки тасовал до тех пор, пока не донесся до него грозный зов Мокрута. Затем, побывав пред очами, слушал, как председатель распекает секретаря и финагента. И дальше все шло по-заведенному. Председатель исчез, Печка с финагентом сели за шахматы, а посетители, исключая, разумеется, дедов и бабуль, прилипли к секретарскому столу, следили за перемещениями коней и королей и забыли о своих делах. Иные ради этого и приходили.

Иван ненадолго вышел из своей каморки, постоял около шахматистов, хотел было что-то сказать Печке, но финагент иронически посмотрел на него и спросил:

- Чего тебе, начальник?

Он не произнес "колченогий", однако все поняли, что именно это имелось в виду.

Иван промолчал и, стараясь нахрамывать как можно меньше, прошел в комнату Мокрута. Там взял районную газету из последней почты и возвратился к себе. Газетка в районе выходила маленькая, как листовка, сводок и рапортов в ней пока еще не было, так что и хотел бы почитать, да не разгонишься. Заграничная информация, которая помещалась в конце второй страницы, уже давно передавалась по радио, и Иван ее слышал. Просмотр газеты занял всего несколько минут, после чего только и осталось, как снова взяться за картотеку. Попалась на глаза карточка Василя Печки.

Из-за перегородки слышен голос самого Печки, а тут его карточка. Старательно заполнен каждый пункт. Почерк ровный, чистый, лишь кое-где цепляешься за ненужные завитушки. Год рождения... Национальность... Дальше Иван читает о том, что ему хорошо известно. Вот хотя бы эти строчки: "Отец погиб во время Великой Отечественной войны, старший брат служит в армии..."

Привычно сказано: погиб. А что это значит, не всегда и представишь себе. У Ивана тоже погиб отец, у десятка добросельских семей - такие же записи. А что за ними? Может, эти люди сутками истекали кровью, прежде чем появилась возможность перевязать их, оказать запоздалую помощь. Возможно, лежали они где-нибудь посреди болота, в голом, безлюдном месте, где на них мог набрести разве что дикий зверь, но не теряли надежды на спасение... Возможно, выполняя боевое задание в тылу врага, пожертвовали жизнью, чтобы передать сведения, важные координаты. А может, некоторые из них живы и сейчас, томятся где-то, но не могут дать о себе знать на родину, попросить, чтобы их вызволили.

Когда Иван глубоко задумывался, перед глазами у него вставали самые разные обстоятельства гибели отца. И все они были героическими, потому что отца своего Иван очень любил. Сколько тот, вечный молчун и труженик, поносил уже не маленького сына на руках, пока у него болела нога и он не мог шага ступить. Бывало, выйдут весною в сад и отец скажет:

- Держись покрепче за шею.

Иван обеими руками обовьет отцовскую шею, потому что тот часто нагибается посмотреть, не слишком ли заглублена шейка деревца, не повредили ли зайцы кору.

- Скоро ты поправишься, - обнадеживает его отец, - станешь помогать мне. Мать у нас, сам видишь, все болеет, худо ей, а работы по дому много.

И мальчишка верил, что он поправится, будет стоять на своих ногах, ходить, бегать. В любое время года, в любое бездорожье брал его отец на руки и нес за несколько километров в медпункт. Старик-фельдшер осматривал ногу, давал мази и тоже говорил, что скоро все пройдет, заживет, что через какую-нибудь неделю-другую малец сможет бегать с кем угодно наперегонки. Отец утирал рукавом потное лицо и на глазах веселел, а маленький Иван смотрел на черные влажные космы отцовских волос, тихонько двигал больною ногой, и казалось ему, что вот сейчас он удивит не только отца и этого доброго дедулю-фельдшера, но и весь мир: встанет и пойдет сам домой. Отец едва будет поспевать за ним и до самой хаты не возьмет на руки, потому что в этом не будет нужды.

Иван и впрямь скоро поправился, однако все же хромал: ногу стянуло в поджилках. Долго еще он верил отцу и старому фельдшеру, что и это со временем пройдет, что он станет хорошо бегать и даже обгонит Андреева Владика, который, как известно, бегает быстрее всех. Потом надежда эта стала угасать, светлые мечты - рушиться, мальчик сделался тихим и не по годам задумчивым. В начальной школе он учился вместе с Василем и Владиком. Те каждый день зимой катили в школу на железных коньках, потом гремели ими даже в коридоре. А Иван уже не завидовал. Он уже знал, чувствовал, что не все то доступно ему, что доступно Василю или Владику. Ну и пусть у них по два конька, пусть себе железные, а у него один, деревянный, окованный толстой проволокой. Зато отец его сделал сам. Иван привязывал этот конек к правой ноге, а левой, которая была короче, отталкивался. Так и ехал по замерзшей канавке до самой школы.

Учился Иван хорошо. Отец теперь полагался в основном на это и всегда наказывал, просил:

- Учись, мой сынок, старайся. Помощи от тебя по дому не требую, справляйся хотя бы с уроками. Станешь ученым - будет и нам подмога.

Возможно, и стал бы Иван ученым, если бы не война...

...За перегородкой послышался раздраженный, с хрипотой от сухости во рту голос финагента. Он за что-то взъелся на Василя, злобно его отчитывал. Василь же отмалчивался, лишь время от времени пытался вставить слово и то робко, примирительно, словно во всем признавал себя виноватым.

"Вот так он и с Мокрутом, - подумал Иван. - Что бы тот ни сказал - рта не раскроет, чтобы возразить. Всегда со всем согласен, во всем покорен, как будто и не бывает у него собственного мнения. А ведь когда-то был бойким, шустрым, лез в спор иной раз даже без нужды. То ли переменился человек с годами, то ли скрывал свою бесхарактерность".

К вечеру так скучно стало сидеть одному, что Иван был бы рад, загляни к нему кто-нибудь хоть на минутку. Ну, взяться на учет или там сняться. Но поскольку никто в его каморку не заглядывал, а какого-нибудь путного дела не находилось, парень стал подумывать о том, не сходить ли сегодня в Добросельцы. Купить хлеба в эмтээсовском ларьке, побывать на своем подворье, осмотреть сад, улей с пчелами да зайти спросить у Андреихи, не нужно ли ей чем помочь. Он не был Андреихе ни братом, ни сватом, но когда-то крепко дружил с Владиком, хотя тот был немного постарше. Родители их тоже дружили. Андрей захаживал к Иванову отцу на вечерки, а Андреиха никогда не стеснялась попросить у матери что бы ни понадобилось в доме: соли, спичек, буханку хлеба, катушку ниток. Зайдет, бывало, вот так, замешкается у порога и не заметит, как пробегут в разговоре десяток минут. Когда приходила вернуть взятое, повторялось то же самое.

Потом, после войны, сделавшей Андреиху и Ивана одинокими, они по велению душевного долга стали помогать друг дружке как-то наладить жизнь, справиться с тяжестью утраты родных и самых близких людей.

"У нее, гляди-ка, и дров колотых уже нет", - подумал Иван.

VII

Уже в сумерках Мокрут заглянул в сельсовет только с тем, чтобы подать знак секретарю. Тот мигом собрал свою папку и вслед за начальством вышел на улицу. Опять шел снег. В эту зиму редко выпадал день без снега: то он сыпал мелкий и колючий, как перетертый лед, то кружился мягкий и легкий, словно пух. Ворот кожанки у Мокрута был поднят, а Василь Печка натянул изо всех сил на уши шапку и спрятал под пальто свои бумаги. Так и двинулись по улице: Мокрут впереди, а Василь за ним. Внезапно Мокрут остановился, и Василь, шедший с зажмуренными от снега глазами, чуть не ткнулся лбом ему в спину.

- Знаешь что? - обернулся к нему председатель. - Память у меня что-то сдавать стала: забыл отдать одно распоряжение.

- Какое? - насторожился Василь.

- Забыл сказать колченогому, чтобы сходил ко мне да напилил женке дров.

- Так я сбегаю скажу, - охотно вызвался Печка.

- Сбегай, брат, - попросил Мокрут, - а то женка завтра меня запилит. Скажи, пускай заодно передаст, что задержусь сегодня, опись буду делать. Ох уж эти жены! Ты, брат, не знаешь, какими ведьмами бывают иные из них. Ну и счастье твое, что не знаешь. Беги, а потом догонишь меня.

Секретарю в охотку было пробежаться, поспорить с морозцем, и Мокрут пошел дальше один. Кожанка на глазах белела: сперва снег таял на глянцевитой коже, а потом стал схватываться, отвердевать. Постепенно настыл кожаный воротник и начал обжигать там, где его подпирал розовый подбородок. Мокрут втянул голову в плечи и держался на всякий случай поближе к забору, чтобы не угодить невзначай под какую-нибудь машину. Этой эмтээсовской да колхозной техники ходило тут немало.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: