Нивен завернул за следующий угол.

Шаайенна явно что-то задело. Зацепило за живое. Что ж, хорошо. Значит, где-то в нем есть живое. И он все еще считает, что сам решает, кто он такой. И в то же время ничего не может поделать с глазами, вспыхивающими в темноте желтым огнем. Много с такими глазами нарешает?

В любом случае его можно оставить позади.

Всё — оставить.

Нивен отвлекся от ненужных мыслей. Переключился на нужные.

Придержался за стену, когда снова повело. Вывернул к скоплению одноэтажных домов. Древних и покосившихся. Некоторые были заброшенными. Выглядели заброшенными все.

Он скользнул мимо одного, второго, перепрыгнул через невысокую изгородь у третьего — следов жизни в нем не было. Дверь была заперта, и хоть удара ноги хватило бы на то, чтоб ее вынести, Нивен двинулся вдоль стены к окну. Не стоит шуметь. По крайней мере, сильнее, чем дождь. Он толкнул ставню, но и та не подалась.

Тронул водосточную трубу — та опасно скрипнула и пошатнулась.

Отошел на несколько шагов, взял разгон, побежал. Прыжок — ногами на подоконник, руками — за верхний карниз. Тот посыпался под пальцами, но Нивен уже толкнулся, взлетел, схватившись руками за край крыши. Подтянулся, взобрался, присел, замер. В доме Бордрера было тихо, темно. Свет в окнах не горел, хотя тучи застилали небо так, что без света в помещении сейчас должно быть темно, как ночью.

Несколько крыш до забора. Несколько прыжков. Всего ничего.

Нивен сделал очередной шаг, и крыша проломилась. Он редко падал вниз. И всегда падение было контролируемым — он знал, на что и как собирается приземлиться. А тут — не успел даже понять. Упал, откатился в сторону, скорее, по привычке, чем по необходимости. Обычно на голову падало что-то еще.

Но сейчас в дыру в крыше лил только дождь. Колотил по полу. Нивен лежал, смотрел вверх и держался за плечо — второе падение подряд стало для него ощутимым. В последнее время любая боль была слишком ощутимой. С того момента, как вытащил из горящего дома того чертового младенца, как впервые обжегся, каждый удар, каждый ожог становился все ощутимее, все больнее.

И сейчас оно, кажется, достигло пика.

Потому что от боли в плече хотелось тихо выть. И совсем не хотелось шевелиться.

“Наверное, так ее чувствуют люди, — подумал Нивен. — Боль”.

Наверное, он начал умирать еще тогда, после первого ожога. Он просто умирает дольше, тяжелее, чем любое нормальное существо.

“Не хочу, — сказал себе Нивен и попытался сесть. — Не здесь. Не сейчас”.

И снова упал на спину. И снова уставился на потолок, сжимая плечо.

И подумал: может, рыжий прав? Может, ему нужно просто отдохнуть? Как рыжий сказал? Прийти в себя. Ведь если Нивен начал чувствовать боль, как люди, может, и усталость он по-человечески чувствует?

Он врал себе. И врал себе сознательно. Надежда проснуться была слабой. Но подняться на ноги сейчас он не мог. Лишь подумал с горькой насмешкой: “Так, глядишь, в человека превращусь. И устаю, и кричу уже по-человечески”. И закрыл глаза. Спасительная тьма тут же окутала мягким теплым туманом, подхватила, понесла на волнах.

“Хорошо, хоть сны человеческие не снятся, — улыбнулся он, засыпая. — Что бы им там ни снилось...”

***

Дождь колотил по крыше. Нивен спал.

Из дома Бордрера выехала повозка. И несколько человек с оружием наперевес вышли из черного входа — прочесать близлежащие территории.

***

В покои Тейрина вошел Риирдал.

***

Шаайенн, подбрасывая в ладони окровавленную серьгу, открыл дверь таверны в Туманном переулке.