Дискредитация России в Евразии связана с тем, что Россия не смогла расстаться с коммунизмом самостоятельно, на основе собственной культурной традиции, не смогла противопоставить ему новую большую формационную идею. Начав задыхаться в объятиях обанкротившегося коммунизма, Россия снова обратилась за помощью к Западу, подтвердив тем самым его социокультурное превосходство над собой, его гегемонию. Именно эта гегемония в области духа и ценностей предопределила и геополитическую гегемонию Запада по отношению к постсоветской России.

Поэтому надо прямо сказать: сохраняя свою духовно-идеологическую зависимость от Запада и разделяя с ним его неверие в Историю и в возможность нового планетарного формационного сдвига, Россия не сможет восстановить свою роль интегрирующего центра в постсоветском пространстве. Сразу после 1991 года Россия не ставила перед собой такой цели: она надеялась раньше других стран СНГ и даже в обход их попасть в «европейский дом», предоставив оставшиеся части постсоветского пространства их собственной судьбе. Однако эта геополитическая безответственность дорого обошлась России. Ее не только не приняли в «европейский дом», но и пытаются осуществить ее блокаду и изоляцию в самом постсоветском пространстве, организованном на антироссийской основе. Тем самым Россию возвращают к необходимости заново определить свою геополитическую позицию в Евразии.

Рассмотрим два возможных сценария: Россия в условиях отсутствия большой формационной идеи и при ее наличии.

1. Мы исходим из того, что элиты вновь образованных государств не могут вести себя в духе перманентно длящегося статус-кво. В условиях явно ухудшающегося социально-экономического положения им придется изобретать мобилизующие политические мифы, которые не смогут не носить антироссийского характера. Ведь и сам процесс формирования новых суверенитетов является процессом дистанцирования от России, выходом из сферы ее влияния. В то же время ресурсная и инфраструктурная зависимость от России в большинстве случаев сохраняется. Отсюда стратегия новых правительств: претензия на экономическую и нередко военную помощь России при повсеместной готовности обвинить ее в империализме и гегемонизме.

Положение осложняется тем, что почти все новые государства сами являются полиэтническими. В геополитическом плане их население можно классифицировать по трем типам: титульный этнос, нетитульные этносы, русскоязычная группа. Титульные этносы, даже проигрывая по реальным показателям качества и уровня жизни, могут утешаться тем, что их политический и культурный статус повысился в условиях обретенного государственного суверенитета, чего не скажешь о двух других типах населения. В составе большого государства, в котором этническое самосознание отступало перед «общесоветским», а языком межнационального общения был русский, статус этнических меньшинств, не говоря уже о русскоязычных проводниках политики и культуры центра, был несравненно более удовлетворителен. До какого-то времени Россия всего этого может не замечать, поддерживая выгодный и новым государственным элитам, и их зарубежным союзникам на Западе и на Востоке принцип государственной целостности и территориальной неделимости новообразованных государств. Но поскольку ни сами эти государства, ни их могущественные покровители в дальнем зарубежье не довольствуются простым статус-кво, а усиливают свою антироссийскую политику, то дальнейшая геополитическая пассивность России становится просто преступной.

России придется отдавать себе отчет в том, что большинство вновь образованных государств постсоветского пространства идут к тому, чтобы стать националистическими диктатурами. Эти диктатуры будут создавать нестабильность, проявляющуюся в нескольких формах:

– в форме подавления и нарушения прав русскоязычного населения и других нетитульных этносов;

– в форме учащающихся разборок и войн между собой;

– в форме создания враждебных России «осей» и коалиций (примером чему может служить наметившаяся ось: Киев – Тбилиси – Баку – Ташкент).

Российскому правительству следует осознавать, что «позитивных нейтралитетов» в постсоветском пространстве быть не может. Хрупкое равновесие переходного периода закончится либо тем, что восторжествует идея воссоединения постсоветского пространства, либо тем, что победят центробежные силы с максимальным конфронтационным креном в сторону России. Если возобладает модель националистических диктатур, у России не останется другого пути, как самой стать националистической диктатурой. Это будет означать окончательное поражение России и пресечение традиций высокого Просвещения и связанных с ними тенденций к образованию единого цивилизационного пространства – экономического, политико-правового, информационно-образовательного. В долгосрочном плане – это путь войн.

На Западе сегодня очень боятся восстановления постсоветского пространства. Но не следует ли больше опасаться его тотальной милитаризации, грозящей войной «всех против всех»? Россия, превращенная в националистическую диктатуру, с легкостью могла бы дестабилизировать положение во всех государствах СНГ, используя многочисленную русскоязычную диаспору и недовольство нетитульных этносов, требующих автономии или даже отделения.

Словом, выталкивая Россию из общей системы европейской безопасности и понижая ее статус как неевропейской державы, Запад на самом деле способствует архаизации поведения самой России и сужению ареала европеизма в современном мире.

2. Вторым возможным сценарием является восстановление постсоветского пространства на базе новой формационной идеи. Насущность формационного прорыва диктуется не только необходимостью преодоления того реванша варварства, который проявляется в так называемом «столкновении цивилизаций», чреватом новой этноконфессиональной нетерпимостью и всеобщей дестабилизацией. К формационному прорыву обязывают и формы вызова, которые получили название глобальных проблем современности. Нам представляется, что именно России суждено стать родиной новой формационной идеи. Ее побуждает к этому та геополитическая ситуация, в которой она сегодня оказалась. Риски, связанные с обострением глобальных проблем, которые сегодня глубоко осознаются Западом, носят все же более долгосрочный характер, тогда как геополитический риск, напрямую затрагивающий само бытие России, требует решения уже сегодня.

Наша гипотеза состоит в том, что и тот и другой типы риска связаны с потребительской моралью как главным источником социально безответственного поведения. Современный западный либерализм не способен противопоставить этой морали позитивной альтернативы. Более того, он ее легитимирует в качестве специфической для современных масс формы эмансипации. На самом же деле безответственный потребительский гедонизм бросает вызов природе и культуре. Порожденная им «революция притязаний» оказывает невыносимое давление на природу, воспринимаемую только как кладовую богатств, которую предстоит поскорее опустошить. И такое же давление она оказывает на ткань социальных отношений.

В целом победа потребительского принципа проявляется в форме тройственного вызова. Во-первых, это наступление агрессивной «технической среды» на природную среду. Это наступление выражается в непрерывно ухудшающихся показателях экологической статистики. Во-вторых, это наступление «экономической среды» на социальную, проявляющееся в тенденциях свертывания социальных программ и механизмов социальной самозащиты населения под предлогом их экономической расточительности. В-третьих, это наступление обезличенной массовой культуры на национальные традиции, сужающее культурное многообразие мира.

Применительно к России сюда следует добавить специфическую форму геополитического вызова. Здесь геополитика пересекается с социальной антропологией. Пора понять, что те или иные геополитические системы поддерживаются соответствующими типами культуры и личности. Сегодняшний геополитический кризис во всем постсоветском пространстве связан с тем, что это пространство не может быть удержано человеком потребительского типа. Именно потребительская психология продиктовала новой российской политической элите сомнительное геополитическое решение: поскорее избавиться от наиболее «тяжелых» частей евразийского пространства и перенести «облегченную» таким образом Россию в «европейский дом». Но оказалось, что евразийское пространство обладает известной принудительностью: его нельзя произвольно делить на части (оставленные части ведут себя не нейтрально, а агрессивно) и из него невозможно мигрировать. Как только в России осуществилась социокультурная революция, приведшая к преобладанию потребительской морали, геополитические показатели качества жизни, связанные со стабильностью, безопасностью, этнической и конфессиональной уживчивостью, стали катастрофически ухудшаться.