Невеликодушное поведение «атлантистов» в отношении России, злоупотребивших ее доверчивостью и загнавших ее в угол, возможно, означает нечто большее, чем своекорыстие и недальновидность западных стратегов. Возможно, оно является симптомом исчерпания дальнейших возможностей атлантического цивилизационного синтеза.

Что касается России, то ей, несомненно, предстоит крутой поворот. В 90-е годы она вступила с ложным цивилизационным и геополитическим сознанием: устремилась к Западу как раз в тот момент, когда Запад окончательно перестал считать ее своей, западной страной. Наиболее вероятен такой ответ: обретение Россией новой геополитической идентичности как евразийской державы, ищущей союза с Китаем – партнером по хартленду. Однако новое самоопределение основных держав хартленда возможно только на основе нового исторического проекта, касающегося постиндустриального будущего.

Япония вместе с другими азиатскими «тиграми» при всех впечатляющих успехах не вышла за пределы уже заданной атлантической модели и в этом качестве принадлежит прежнему формационному типу технической цивилизации. Нет сомнений в том, что новое геополитическое размежевание римленда и хартленда – Японии и Запада, с одной стороны, Китая и России – с другой – станет фактором ускорения назревшей формационной поляризации. Классическая идеология роста, порожденная Западом и наследованная вестернизированными странами Тихоокеанского региона, по большому счету является уже скомпрометированной. Экологические и моральные тупики «фаустовской культуры», превращающей окружающий мир в объект удовлетворения низменных потребительских притязаний, свидетельствует об исчерпании прометеева порыва Запада. Те, кому предстоит вступать в Большую историю Завтра, уже не могут эпигонски наследовать этот цивилизационный код. Им предстоит или «выйти из истории», или подобрать другие ключи к постиндустриальному будущему.

В контексте долгосрочного прогноза можно сопоставить два формационных варианта – более и менее радикальный. Причем в обоих геополитические и формационно-цивилизационные критерии оказываются тесно переплетенными.

Дело в том, что если в самом деле исходить из постулата, что в поздний час планетарной человеческой истории, отмеченной роковой чертой эсхатологического глобализма, уже невозможно продолжать на Земле прометееву эпопею, то противостояние западной парадигме со стороны и китайской, и российской (славяно-православной) цивилизаций выглядит недостаточно радикальным. Как показал опыт «социалистической индустриализации» в обеих странах, они успели заразиться вирусом западного прометеизма, может быть, по причине того, что их великие письменные традиции содержали определенные предпосылки этого. Пожалуй, только индо-буддийская цивилизация представляет «чистую» альтернативу завоевательно-преобразовательному этносу прометеевых обществ. Последние последовательно играли на понижение статуса окружающего природного и культурного мира, превращая его просто в объект. В частности, только омертвив природу, западная мысль осуществила переход от традиционной метафизики – к физике, ставшей в свою очередь одним из основных инструментов технологической эпопеи Нового времени.

Индо-буддийская цивилизация характеризуется прямо противоположным постулатом: она не выделяет человека в качестве господина Вселенной и не выстраивает в космосе управленческих иерархий, мельчайшее насекомое здесь рассматривается в своей неповторимой и окончательной самоценности, сопоставимой с самоценностью других составляющих Великого Живого Космоса. Если предположить, что путь от индустриального к постиндустриальному обществу лежит не через очередную НТР – новый этап инструментально-завоевательной стратегии прометеева человека, а через новую реформацию, неизбежную ввиду опасности окончательного разрушения и внешнего, природного, и внутреннего, духовного, мира, то черпать новую премудрость, касающуюся новых принципов жизнестроения, придется у великой индо-буддийской традиции.

Эта радикализация цивилизационного поворота может совпасть с радикализацией глобальных геополитических оппозиций. Сегодня Запад все более активно разыгрывает против России «мусульманскую карту». Настораживает постоянство, с которым он использует Турцию против греко-православной цивилизации. Если сопоставить атаку крестоносцев на Византию с последующей атакой на нее турок, превративших Константинополь в Стамбул, то самым удивительным будет то, что мусульмане для Запада оказались предпочтительнее православных – сначала греков, затем славян.

Основные цивилизационные коды современного мира еще не являются до конца разгаданными и проявленными. В частности, не совсем ясно, стоят ли за союзом Запада с мусульманами, направленным против России и Индии (а завтра, может быть, и против Китая), одни только конъюнктурные геополитические соображения, или мы имеем дело с таинственной близостью некоторых составляющих цивилизационного генотипа. Не является ли, например, мусульманский религиозный милитаризм (война с «неверными»), по сути, родственным завоевательному этосу «фаустовской культуры», склонной рассматривать окружающее природное и инокультурное пространство как ничего не значащую пустоту, которую предстоит заполнить?

Каждая из великих цивилизационных традиций является многовариантной, что совпадает с многовариантностью самой человеческой истории. Последняя и является той герменевтикой, которая интерпретирует тексты мировых культур, нередко выстраивая их в новую, неожиданную ценностную смысловую систему. Нам не дано тягаться с этой герменевтикой. Но в данном случае можно себе представить, что геостратегическая игра Запада, связанная с использованием «мусульманской карты», означает большее, чем в нее вкладывают нынешние игроки. Возможно, что она нам обещает новую биполярную структуру мира, включающую на одной стороне Запад и мусульманский мир, на другой – Индию, Китай и Россию.

Правда, в отношении мусульманского мира возможно одно уточнение. И с учетом нынешних геополитических противостояний, и с учетом глубинных архетипов культуры внутри мусульманского мира особняком стоят Иран и такие примыкающие к нему анклавы мусульманской цивилизационной системы, как таджикский, пуштунский и курдский. Среди всех мусульманских стран Исламская Республика Иран занимает наиболее последовательную антиамериканскую позицию. Она же, с теми или иными оговорками, занимает «пророссийскую» позицию в тех конфликтах построссийского пространства, где возникает враждебный России призрак пантюркизма. Видимо, тюркский фронт вокруг и тюркский сепаратизм внутри беспокоят Иран не меньше, чем современную Россию. Это может послужить в будущем базой для геостратегического союзничества двух стран.

В рамках восточного сценария для России союзничество с Ираном оправдано и в глубоком мироустроительном смысле. Глубоко проникшая в культурную память Ирана реформа Заратуштры была направлена, с одной стороны, на изгнание из индо-иранского пантеона свирепых богов касты воинов, а с другой – на устранение алчных и низменных «потребительских» культов аграриев. Как пишет Ж. Дюмезиль, «боги… которые защищали образ жизни, идеалы иные, несходные и потому угрожающие реформе, – идеалы военной аристократии, буйной и свирепой, или крестьянства, алчного и низменного, эти боги были отброшены, приговорены, пригвождены к позорному столбу: они стали типичными образами дэвов, которые, сохранив индо-иранское название бога (вед. deva), приобрели ранг и роль демонов»*.

* Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М.: Наука, 1986. С. 32.

Таким образом, выделение индо-иранцев среди мусульманского мира связано не только с их этнической принадлежностью, но и с глубинными архетипами культуры, несомненно, влияющими на современные линии и тенденции сближения и размежевания.

Все это, разумеется, относится к сфере «абстрактно возможного» – тех далеких альтернатив и поворотов истории, которые только просматриваются в рамках возможного долгосрочного восточного сценария для России.