— Дурнов, ты кем до войны был? — спросил Коломеец, доедая кашу.

Дурнов хмыкнул:

— Физиком. С товарищем Капицей работал.

— А не похож на физика… Вон ряха-то какая, чистый сталевар! Или, к примеру, повар… — Коломеец тщательно облизал ложку. — Нет, скорей сталевар. У меня сват сталевар, поширше тебя будет. А что тебе бронь не дали? Физики, они вроде секретные.

— Секретные, да не все. Товарищ Капица, или Ландау, к примеру, конечно, работают. А я — даже не кандидат наук. Просто старший научный сотрудник. Пошел в военкомат, те подумали-подумали да и отпустили.

— Так ты добровольцем? Силен, — уважительно покрутил головой Коломеец. — Мог бы и дома сидеть, молекулы сосчитывать… А я вот столяр. Хочешь, я тебе после войны комод сострою? Хороший комод, ореховый. Или буфет.

— А письменный стол можешь?

— Письменный? Могу, чего ж нет. Доску только подходящую найти, цельную… — Коломеец задумался, словно собирался заняться столом уже сегодня ночью.

Под свисающий с бруствера брезент забрался сержант Бериев, зябко поежился:

— Холодно… Дождик никак не кончится…

— А ты кем до войны был, сержант? — очнулся Коломеец.

— В армии служил. Сверхсрочную.

— Так ты у нас вояка записной! А вот Дурнов, представь себе, физик.

Бериев крякнул.

— Эге! Ни разу физика не видел. Слушай, Дурнов, «Гиперболоид инженера Гарина» читал? Товарищ Толстой написал.

— Читал.

— И как оно с точки зрения физики? Можно такую штуку построить, чтоб всех гансов на хрен пожечь?

— Можно, но трудно. Товарищ Толстой — фантаст, написать-то легко… Дурнов закашлялся. Сплюнув, он продолжил:

— Нет, конечно, я могу представить примерный принцип работы гиперболоида. Толстой многие детали описал достаточно грамотно, так что… Но с другой стороны, очень примитивно. Пирамидки эти…

— Короче, не могут, — подвел черту Бериев. — Плохо. А то бы чирк! Чирк! И поперли их назад в Германию.

— Придумают, — уверенно сказал Коломеец. — Товарищ Сталин соберет конструкторов, посидят-посидят, да и придумают. Танк Т-34 видел?

— Видел, — одновременно сказали сержант и Дурнов.

— Вон какая штука! Или, к примеру, «Клим Ворошилов-2». Пушка — жуткая, я с танкистами разговаривал. Любую немецкую технику пробивает, как доску. Так что вот… Дай-ка, сержант, мне закурить по такому случаю.

Бериев и Коломеец задымили, а Дурнов, дыма не переносивший, опять закашлялся и выбрался наружу.

Светало. Моросил мелкий дождь, вдали изредка тарахтел пулемет и плевались зенитки. Над окопом стоял густой молочный туман.

— Колбаски бы сейчас, — сказал Коломеец, высунув голову из-под брезента. — Полукопченой. И селедочки. И пивка бокальчик.

— Не, пивка не надо, — прогудел Бериев. — Холодно. Соточку — это да.

— А зенитки бьют, — задумчиво сказал Дурнов. — Летает немец. И погода ему не вредит…

— Лишь бы бомбить не начали. А то «юнкерсы» налетят, будет тебе, сержант, и пивко, и соточка… — Коломеец невесело хихикнул.

— Старшина из минометчиков рассказывал, у немцев какая-то новая цацка появилась, — сообщил Бериев, отбросив брезент. — Вроде как разведчик, но не «рама». Летает совершенно бесшумно, только огоньками моргает.

— И не гудит? — поразился Коломеец.

— Не-а.

— Во суки.

— Ну. И низко-низко летит, прямо над деревьями. А потом повиснет — и висит.

— На месте? — заинтересовался Дурнов.

— Ага. Как стрекоза.

— Интересно! — физик потер ладонями небритые толстые щеки. — Как же это они, а? Я читал в журнале, у нас до войны тоже разрабатывали такую технику. Автожир называется. У него сверху винт, поэтому может вертикально подниматься и опускаться, на месте висеть. Но не достроили, в производство не пустили. А немцы, получается, успели.

— Да нет там никакого винта, — покачал головой сержант. — Старшина говорил, на миску похоже.

— Это как? — удивился Коломеец.

— Миска и есть миска. Висит, огоньками светит.

— Такого не может быть, — уверенно заявил Дурнов. — Должен быть какой-то видимый движитель. Есть, конечно, разработки реактивных двигателей, но он производит сильный шум. А старшина ваш говорит, что не гудит… Массовая галлюцинация. Может они там спирту обпились, минометчики?

— Их упоишь… — завистливо сказал Коломиец. — Слушай, сержант, а в особый отдел они обращались? Секретное оружие, как-никак.

— Обращались. И капитану своему сказали. Ну, это уже не наше дело. Пусть разбираются те, кому положено. Вот физик наш, например… Ой, кажись, бежит кто-то.

Из тумана появилась сгорбленная фигура, завернутая в плащ.

— Мужики! — послышалось из-под низко надвинутой каски. — Где тут Дуракова найти?

— Может, Дурнова? — уточнил Бериев.

— Или Дурнова… В штаб его требуют, в особый отдел.

— Я Дурнов, — сказал физик. — Что такое случилось?

— Когда в особый отдел вызывают, не спрашивают, что случилось, ответил курьер. — Не дети, чай. Оружие здесь оставь…

Начальник особого отдела Гочишвили раньше работал с самим Фриновским. Когда Фриновского вначале бросили на флот, а потом и вовсе отправили в расход, Гочишвили отделался едва ли не легче всех — был понижен в звании, переведен в Туркестан, а потом отправлен на фронт в звании подполковника.

Гочишвили трусом не был, дураком тоже. Он прекрасно понимал роль особого отдела и обязанности его начальника, попусту груды бумаг не исписывал, к людям зря не цеплялся.

Дурнов об этом не знал. Зато он знал о судьбе Ландау, который загремел в лагерь и был освобожден исключительно стараниями академика Капицы. Помнил он и то, что с Ландау работал, работал долго и близко, и никак нельзя было исключить возможность того, что даже сюда, на фронт, за Дурновым притащился этот ужасный хвост.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал особист с едва заметным грузинским акцентом. Дурнов сел на табурет, стесняясь своих перемазанных глиной сапог — в избе особиста было чистенько, на полу лежали домотканые половички.

— Можете курить, — предложил Гочишвили. Дурнов покачал головой:

— Спасибо, товарищ подполковник. Не курю.

— Тоже правильно, — Гочишвили закурил «казбек», с наслаждением выпустил в низкий потолок клубы дыма. — Красноармеец Дурнов Михаил Михайлович, одна тысяча девятьсот десятого года рождения. Так?

— Так точно, товарищ подполковник.

— Ленинградец… Или петербуржец?

— Ленинградец, товарищ подполковник.

— Замечательно. Я работал в Ленинграде в тридцать втором-тридцать третьем. Очень красивый город. Вы где жили?

— На Васильевском.

— Почему-то так и думал, — улыбнулся особист. — Кого из ленинградцев ни спросишь, где жил, все говорят — на Васильевском. Впрочем, дело не в этом. Вы, уважаемый Михаил Михайлович, до войны занимались научной деятельностью. Физик.

— Физик, товарищ подполковник.

— Работали с Капицей, Ландау… Ну-ну, не пугайтесь, — замахал руками Гочишвили, заметив, как вздрогнул Дурнов. — Разобрались с вашим Ландау, работает человек. С кем не бывает? Ну, ляпнул, не подумав… А вы что же на фронте делаете? Вы в тылу нужнее.

— Что вы, товарищ подполковник… Я же не физик даже. По сравнению с Капицей — так, лаборант. Что называется, подай-принеси. Здоровьем бог не обидел, вот и пошел на фронт. Стыдно в тылу сидеть.

— Что ж, это хорошо. Член партии с…

— С сорок первого, товарищ подполковник.

— Да-да, вспомнил. А вызвал я вас, товарищ Дурнов, вот зачем. Странные тут у нас вещи творятся. Может, вы слышали?

— Догадываюсь, товарищ подполковник, — сказал осмелевший Дурнов. Летающая миска?

— Уже и название придумали? Сказочники. Пусть будет миска, все равно. Итак, сами понимаете: разговор сугубо секретный. Вы меня интересуете в настоящий момент не как красноармеец Дурнов, а исключительно как эксперт-ученый. Никаких чинов, пожалуйста, никаких «так точно». Меня зовут Роберт Георгиевич, так ко мне и обращайтесь.