И так до тех пор, пока Чавесу в голову не пришла спасительная фраза: "Послушайте, капитан, что такое жизнь: всего лишь сто лет назад мы были единой армией, и тот, кто смотрит сейчас на нас с портрета, был нашим предводителем. Как я могу быть шпионом?"

Капитан, тронутый сказанным, принялся восхвалять великую Колумбию, и оба провели остаток ночи, распивая пиво обеих стран в одной из таверн Арауки. Утром следующего дня, страдая от головной боли, капитан вернул Чавесу его инструменты историка и, заключив его в объятья, простился с ним на середине пограничного моста.

"Именно тогда у меня появилось конкретная мысль, что в Венесуэле происходит что-то не так", - говорит Чавес. Он был назначен командиром расчета, состоявшего из тринадцати человек, и получил в свое распоряжение средства связи, чтобы ликвидировать последние укрытия боевиков. Однажды в дождливую ночь у него в лагере попросил убежища полковник разведки, руководивший солдатским патрулем и только что арестовавший нескольких боевиков. Около десяти часов, когда Чавес ложился спать, он услышал душераздирающие крики, раздававшиеся из соседнего помещения. "Это солдаты избивали арестованных бейсбольными битами, обернутыми в тряпки, чтобы не оставалось следов от ударов", - рассказал мне Чавес. Возмущенный, он потребовал от полковника, чтобы тот передал ему арестованных и отправлялся восвояси, потому как не был согласен с тем, чтобы кого-то подвергали наказанию в его лагере. "На следующий день мне пригрозили военным трибуналом за неподчинение старшему по званию, - рассказал Чавес, - но я всего лишь некоторое время находился под наблюдением".

Через несколько дней Чавес получил еще один урок, который затмил все предыдущие. Он покупал мясо для своего расчета, когда на площадке лагеря приземлился военный вертолет, доставивший тяжело раненных солдат, напоровшихся на засаду боевиков. Чавес взял на руки солдата, у которого было много пулевых ранений. "Не дайте мне умереть, лейтенант", - испуганно говорил он. Чавес с трудом смог положить его на повозку. Остальные семь солдат умерли. В ту бессонную ночь, лежа в гамаке, Чавес спрашивал сам себя: "Зачем я здесь? С одной стороны крестьяне, одетые в военную форму, пытают крестьян-боевиков, а с другой стороны крестьяне-боевики убивают одетых в зеленую форму крестьян. Сейчас, когда война уже закончилась, нет никакого смысла стрелять в других". В самолете, летевшем в Каракас, Чавес сказал мне: "Это было мой первый конфликт с действительностью".

На следующий день он проснулся с твердым убеждением, что его предназначение - создать движение. И он сделал это в возрасте двадцати трех лет, дав ему достаточно очевидное название - Боливарианская армия народа Венесуэлы. Члены и они же основатели движения - пять солдат и он в чине старшего лейтенанта.

- С какой целью? - задал я ему вопрос.

Очень просто ответил он:

- Чтобы быть готовыми на тот случай, если что-нибудь произойдет.

Год спустя, уже будучи офицером-десантником батальона в Маракайбо, он начал конспирировать по-крупному. Однако он пояснил мне, что использовал слово "конспирация" лишь в смысле, подразумевавшем привлечение добровольцев к общему делу.

Именно такой была ситуация, сложившаяся 17 сентября 1982 года, когда произошло непредвиденное событие, воспринятое Чавесом как решающий момент в его жизни. В то время он был уже капитаном второго полка десантников и помощником офицера разведки.

(Продолжение следует).

#

#

Габриэль Гарсиа Маркес. Софизмы для развлечения

Перевод с исп.: Борис Гершман. Источник: RevistaCambio.com

Ни для кого не секрет, что Ваше литературное творчество многое связывает с профессией журналиста. Вы сами несколько раз это отмечали. Думаю, что это причина, по которой вы подарили своим читателям рассказ (не утонувшего в открытом море), хронику (смерти, о которой все знали заранее) и известие (о похищении). Можно ли ожидать от Вас интервью и, если да, то с кем?

(вопрос читателя)

В общем, Ваш вопрос сводится к тому, собираюсь ли я написать книгу в форме интервью, ведь уже созданы рассказ, хроника и известие. Мой ответ нет. Однако, судя по письму, у Вас есть еще какие-то вопросы, которые Вы почему-то не задали. Будем считать, что они заданы. В начале хотелось бы добавить, что я написал 9 романов, 38 рассказов, более двух тысяч статей и заметок и бог знает сколько репортажей, хроник и аннотаций к кинофильмам. Всех их я создавал день за днем в течение шестидесяти лет одиночества, просто так, бесплатно, из удовольствия рассказывать истории. Короче говоря, у меня призвание и врожденные способности рассказчика. Как у деревенских сочинителей, которые жить не могут без историй. Правдивых или вымышленных не имеет значения. Для нас реальность - это не только то, что произошло на самом деле, но также и та реальность, которая существует лишь в рассказах. Однако чем больше я писал, тем хуже я различал журналистские жанры.

Я мысленно перечислил все жанры и сознательно упустил интервью, потому что всегда держал его в стороне. Тем не менее не узнать интервью невозможно: это основа основ, питающая всю журналистику. Но сама форма интервью, по-моему, не является жанром, как и аннотация в отношении кино. Волнует меня другое - плохая репутация интервью. Каждый думает, что может сделать интервью, и поэтому газеты превратились в место публичной казни, куда посылают начинающих с четырьмя вопросами и диктофоном, чтобы сделать из них журналистов. Интервьюируемый всегда будет пытаться говорить то, что хочет, и - что самое ужасное - под ответственность интервьюера. Который, в свою очередь, должен быть весьма хитрым и проницательным, чтобы понимать, когда ему говорят правду, а когда лгут. Это игра в кошки-мышки, которой люди пользуются, чтобы учиться. Или чтобы воспитывать вооруженных ручкой и диктофоном новичков, чья грубейшая ошибка состоит в том, что они ничего не боятся и идут на войну с пулеметами, заряженными магнитофонной лентой, не спрашивая себя, как далеко могут долететь пули.

Моей первоначальной журналистской и писательской задачей было выбрать жанр, который мне больше всего по вкусу. И я остановился на репортаже, который мне кажется самым естественным и полезным. Таким, который может быть не просто похож на жизнь, а может быть лучше нее. Он может быть похож на рассказ или повесть, но с одним отличием - священным и неприкосновенным: повесть и рассказ принимают безграничную фантазию, но репортаж должен быть правдой до последней точки. Даже если никто в это не верит.