Мифопоэтическая картина мира и мифологические корни абсолютно явственны как в "Ста годах одиночества", так и в изданном пятью годами позже сборнике рассказов "Невероятная и печальная история о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабушке", и в "Осени патриарха". Народная картина мира заявляет о себе и в смешении библейских ассоциаций с языческими, и во всесилии многоликой молвы, и в устойчивости предрассудков, и в консервативности местных преданий. Движение от грехопадения к Страшному Суду оборачивается движением по кругу, по закону вечного возвращения. Вновь приходит на ум прежде всего Урсула, более других выражающая авторскую точку зрения (не будем забывать, что частица автора есть во всех его героях): "вновь содрогнулась она при мысли, что время не проходит, а снова и снова возвращается, словно движется по кругу". Между тем, как это ни парадоксально, мир саги о роде Буэндиа действительно во многом ближе мифологическому сознанию, чем мировидению европейских писателей XIX столетия. Прекрасное определение отличии мифа от фантастической литературы нового времени дал Я. Э. Голосовкер: "У Гоголя шаровары в Черное море величиной - только троп, гипербола. В мифе это были бы, действительно, шаровары величиной в Черное море"(*10). Добавим от себя, что шаровары величиной в Черное море можно на каждом шагу встретить у Гарсиа Маркеса на побережье моря Карибского.

Однако Гарсиа Маркес дает новую жизнь не только бытовому магическому сознанию, но и полузабытому в Европе наивному, пестрому, нравственно безупречному миру лубка. В его книгах 1960-х - 1970-х годов, принесших писателю мировую известность, оживает простодушная сказочность русского лубочного романа XVIII-XIX веков, немецких народных книг XVI-XVII веков, испанского рыцарского романа XVI столетия.

Еще в XIX столетии популярность лубочных книг была поразительна. В России в конце прошлого века ежегодно выходило около сотни новых книг, не говоря уже о бесчисленных переизданиях, а суммарный тираж литературы этого типа превышал четыре миллиона экземпляров. Сын Льва Толстого, Сергей Львович, вспоминал, что его отец "любил предлагать такую загадку: кто самый распространенный писатель в России? Мы называли разные имена, но он не удовлетворялся ни одним из наших ответов. Тогда мы его спросили: кто же самый распространенный писатель в России? Он ответил: Кассиров"(*11). Речь шла об одном из корифеев литературного лубка, книги которого расходились куда большими тиражами, чем произведения самого Толстого, Лескова или Тургенева.

В чем же секрет притягательности для народного читателя подобных книг? Лубок - это круто замешанная смесь народного мироощущения, предельно точных и живых деталей народного быта, суеверий, потребности в чуде и вполне реалистической веры в него, детской страсти к преувеличениям, дилетантской, но вполне оправданной в массовой культуре мешанины из элементов истории и культуры разных эпох и народов, незатухающего интереса к болевым, вечным темам: любви, смерти, справедливости, благородства. Для лубка характерны увлекательность, доступность, узнаваемость чувств и мыслей. В то же время лубочный роман непременно расширял горизонты своих читателей и давал ответы на мировоззренческие вопросы. Разве не напоминают своей стилистикой сами заглавия рассказов сборника "Невероятная и печальная история о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабушке" заглавия таких знаменитых лубочных романов, как История о храбром рыцаре Францыле Венциане и прекрасной королеве Ренцывене", "Гуак, или непреоборимая верность", "Гистория о Барбосе Гишпанском, который разорял по научению Францышка Францыю". Почти буквальной параллелью к многочисленным историям, рассказанным в "Ста годах одиночества", является, например, текст одной из русских лубочных картинок XVIII века: "Копия из гишпапского местечка Вигоса от 6 апреля. Фустинского села рыбаки поймали чудища морское или так называемого водяного мужика, с великим трудом насилу его в неводе на берег вытащили; сие удивительно еще мало, и видимое монструм или морское чудо имеет с головы до ног..."

Модели лубочного менталитета и повествования у Гарсиа Маркеса бесчисленны. Приведем два выбранных наугад пассажа: "Полковник Аурелиано Буэндиа поднял тридцать два вооруженных восстания и все тридцать два проиграл. У него было семнадцать детей мужского пола от семнадцати разных женщин, и все его сыновья были убиты один за другим в одну-единственную ночь, прежде чем старшему исполнилось. тридцать пять лет. Сам он уцелел после четырнадцати покушений на его жизнь, семидесяти трех засад, расстрела и чашки кофе с такой порцией стрихнина, которая могла бы убить лошадь" ("Сто лет одиночества"); "Гляди, что здесь, мать! видишь? вот живая сирена в аквариуме, вот заводной ангел в натуральную величину - он будет летать по комнатам и звонить в колокольчик; вот океанская ракушка, видишь, какая громадная, но если приложить ее к уху, то услышишь не шум океана, как это бывает с обыкновенными ракушками, а мелодию нашего национального гимна! Славные вещицы, не правда ли, мать?" ("Осень патриарха"). Разница лишь в том, что, если в лубочных картинках и романах философия чрезмерностей и поэтика гипербол - неосознана и наивно-стихийна, то у Гарсиа Маркеса она внесена в ткань произведения волей большого художника.

"Сто лет одиночества" - это лубочный роман, написанный великим писателем. Чтобы получить об этом эстетическом феномене более полное знание, можно представить себе лубочный роман XVIII века, написанный Стерном, и лубочный роман XIX века, написанный Гоголем. Воспользовавшись великими преимуществами лубка, третируемого крупными писателями, Гарсиа Маркес, победоносно вторгшись на территорию массовой литературы, создал истинно народные книги.

В этом сходстве - причина столь поразительной и быстрой популярности "Ста лет одиночества" в самых различных странах, поскольку лубочное сознание интернационально. Поэтому же чудесная реальность "Ста лет одиночества" имела куда больше почитателей и просто читателей, чем трезвая реальность повести "Полковнику никто не пишет". Отсюда же, кстати говоря, вполне оправданная тревога писателя и потребность исправить явную несправедливость к повести о старом полковнике.